Ян Марек

По следам султанов и раджей

Даулатабад — «Обитель богатства»

 

Изучая историю Делийского султаната, я обратил внимание на противоречивую фигуру султана Мухаммеда Туглака. В своих решениях султан редко когда руководствовался советами своих приближенных, хотя сам большим умом не отличался. За ряд опрометчивых поступков он был признан сумасшедшим.

Опасаясь, что наместники отдаленных провинций станут самостоятельными и его обширная империя распадется, султан решил оставить недавно построенный им рядом с Дели город Туглакабад и перенести правительственную резиденцию в центральные районы султаната, так чтобы все окраинные области находились под его надзором. Выбор пал на неприступную крепость на скале Деогири — «Горе богов», которую его предшественники незадолго до того завоевали у деканских Ядавов.

Туглак отремонтировал крепость, усовершенствовал ее оборонительные сооружения и в соседнем селении основал новый укрепленный город, придумав для него возвышенное имя Даулатабад — «Обитель богатства». Султан не удовлетворился тем, что перенес в Даулатабад свой двор. Он также издал указ переселить туда всех жителей Дели. Вероятно, он боялся, что какой-нибудь придворный может в его отсутствие занять делийский трон.

В то время в Индии находился известный арабский путешественник Ибн Баттута. Он стал очевидцем почти всех мероприятий Мухаммеда Туглака и оставил о нем много интересных замечаний. О сумасбродном решении султана перенести столицу со всеми ее жителями на 1200 километров южнее Ибн Баттута записал в свой дневник следующее: «Одним из худших деяний султана Мухаммеда было то, что он вынудил всех жителей Дели оставить родные места. Он сделал это в отместку за то, что они писали ему обидные и оскорбительные письма, с такой, например, предостерегающей надписью: „При жизни Господина мира никто, кроме него, не смеет прочесть это письмо!” Ночью они подбрасывали письма в приемную султана. Когда же правитель вскрывал их, то находил там лишь ругательства и оскорбления.

Поэтому, говорят, султан и решил уничтожить Дели. Он выкупил у всех жителей города дома и квартиры, заплатив их стоимость, и приказал всем переселиться [124] в Даулатабад. Сначала люди не хотели повиноваться, однако султан послал на улицы глашатаев с указом о том, что в течение трех дней все жители должны покинуть город. Когда его слуги спустя три дня обнаружили на улице двух человек, один из них был хромой, а другой слепой, и привели их к султану, то тот приказал убить хромого из пращи, а слепого тащить за конем всю дорогу от Дели до Даулатабада, то есть сорок дней дороги. Бедняга по дороге распался на куски, и в Даулатабад конь привез одну лишь ногу. После этого все жители покинули Дели, оставив там свое имущество.

Один человек, который пользуется моим полным доверием, рассказал мне, что однажды ночью султан вышел на ровную крышу дворца, посмотрел на темный город, в котором не было видно ни одного огонька и даже дыма факела, и сказал: „Теперь моя душа спокойна и мой гнев улегся”.

Позднее султан предложил жителям других городов заселить Дели. В результате начали вымирать другие города, а Дели все равно остался малонаселенным. Таким мы и нашли его во время нашего сюда прихода, пустым и праздным, с немногими жителями»5).

Эксперимент султана не принес ему успеха. Он все равно не смог остановить постепенное разложение империи и через семнадцать лет вынужден был разрешить изгнанникам снова поселиться в Дели.

Я долго ждал возможности посетить Даулатабад. Но вот однажды известный поэт урду Сикандар Али Ваджд, областной судья из Аурангабада, пригласил меня к себе в гости. В то время я работал в университете Османия в Хайдарабаде. К конечной цели моего путешествия длиной более шестисот километров меня домчал за одну ночь паровозик узкоколейной дороги, проходящей по долине реки Годавари. Субботним утром я вышел из поезда на вокзале в Аурангабаде. Не ожидая, когда господин Ваджд сможет уделить мне время после своего рабочего дня, я прыгнул в первую попавшуюся тонгу и приказал извозчику ехать прямо в Даулатабад. Тощая лошадка потащилась по северо-западной дороге, ведущей в Эллору. Примерно через час езды наша двухколесная тележка доползла до одинокого гранитного [125] холма, подножие которого было стесано и превращено в отвесные стены крепости, расположенной на вершине. Тонга вкатилась в вымерший город султанов и остановилась прямо перед воротами внешней крепостной стены.

Я присоединился к небольшой группе бомбейских студентов, ожидавших у входа начала экскурсии. Вместе с ними я прошел через оборонительную систему трех угловых башен, охраняемых необычно высоким бастионом с эркером, на выступающих подпорках. В поле моего зрения попал стройный, заостренный кверху минарет Чанд-минар, на который по западноазиатскому образцу надето два кольцевых балкончика. Я искал взглядом мечеть, но безуспешно, минарет, говорят, никогда не служил муэдзинам для призывов к молитве, он лишь напоминал о победе ислама над индусскими князьями Декана.

У каменного мостика через ров, заполненный зеленоватой водой, нас встретил экскурсовод в униформе. Он объяснил нам, что в крепость входить одним не разрешается, так как туда кроме извилистого туннеля, пробитого через скалистую гору, нет дороги.

Когда мы оказались в темном лазу, в котором с трудом можно выпрямиться, по телу у нас забегали мурашки. Экскурсовод зажег факел, и его чадящее и мигающее пламя красным прыгающим светом вырвало из тьмы унылые своды коридоров. Через несколько шагов проводник предупредил:

— Идите по одному вплотную друг к другу, здесь лежат отравленные копья.

Действительно, повсюду на земле валялись остриями вверх ржавые трезубцы, удары которых обрекли на смерть немало воинов.

Через минуту наш проводник движением руки снова остановил нас — в середине коридора зияла глубокая пропасть, которую мы наверняка просмотрели бы в полутьме. Мы осторожно обошли ее по скользким дорожкам у стен туннеля, живо представив себе, как в эту бездну один за другим падали атакующие крепость воины и оставались лежать с переломанными конечностями в подземелье, откуда не было выхода.

Там, где туннель неожиданно поворачивал, засверкало вдруг отверстие отполированного наклонного туннеля, через которое проникал матовый свет дня.

— Это скользкая горка для сбрасывания неприятеля [126] в ров, — послышался приглушенный голос начальника крепости, и мы с ужасом вспомнили, что в крепостных рвах обычно держали крокодилов, которые, вероятно, с большим удовольствием принимали добычу, падавшую прямо в их огромные пасти.

На верхний двор мы протиснулись через опускающиеся сверху железные ворота. Если неприятелю удавалось все-таки преодолеть препятствия и проникнуть в верхнюю часть крепости, то здесь его встречал огонь. В скале еще было видно отверстие, через которое проходил воздух. Железные ворота чуть ли не плавились от сильного огня, а воздух в туннеле нагревался так, что его наверняка не выдержали бы те, кто счастливо смог преодолеть все предыдущие ловушки. Неудивительно, что несолоно хлебавши от стен Даулатабада (тогда еще называвшегося Деогири) пришлось отойти и известному своей силой и жестокостью делийскому султану Ала-уд-дину. Однако крепость все же пала, говорят из-за измены.

Студенты отдыхали в павильончике ядавских княгинь, а я тем временем преодолел еще сто ступенек, ведущих на вершину горы, где стоит готовая к выстрелу огромная пушка «Буревестник». Ее ствол направлен на раскинувшийся внизу пустой и безлюдный город. Мой взгляд задержался на Пипал гхате. За ним лежит святое для южноиндийских мусульманских паломников место Хульдабад — «Райский город». Вероятно, такое название этому месту было дано из-за огромного количества мавзолеев, в которых похоронены известные правители Декана, а может быть, потому, что там укрылась скромная могила фанатичного императора Аурангзеба. Тем временем солнце, стоявшее прямо над головой, напомнило мне, что уже давно пора было возвращаться в город, чтобы встретиться с господином Вадждом — поэтом.

Большинство иностранных туристов знает Аурангабад как исходный пункт автомобильных путешествий до всемирно известных пещерных храмов в Аджанте и Эллоре. Если бы они могли тут ненадолго задержаться, то увидели бы, что и Аурангабад, несмотря на сравнительную с Аджантой и Эллорой молодость, может предложить им немало интересного. Его основал на развалинах древнего индуистского города опытный абиссинский инженер Малик Амбар, раб, а позднее министр правителей Ахмаднагара. Его сын Фатех-хан после смерти отца [127] назвал город Фатехнагар, однако Великий Могол Аурангзеб переменил название на Аурангабад.

В назначенное время перед гостиницей меня ждал господин Ваджд — элегантный с легкой проседью человек в белоснежном узком шервани, какие носят все состоятельные мусульмане.

— Сначала я хочу предложить вам небольшую поездку по достопримечательным местам, а вечером мы можем побеседовать с приятелями о литературе урду, — приветливо сказал Ваджд и открыл передо мной дверцу своей новой машины «Амбассадор».

К моему удивлению, машина направилась сначала за город, в сторону Аджанты. Слева вдоль дороги потянулся каменный водопровод, на котором через правильные интервалы стояли выложенные из кирпичей и оштукатуренные башенки. У одной из них мы остановились и приложили ухо к стене. Изнутри слышался шум падающей воды. Ваджд, выдержав паузу, сказал:

— Пожалуй, водопровод — это самый полезный памятник. Он обеспечивает водой город уже четвертое столетие. Черный вазир Малик Амбар вовремя понял, что вновь построенному городу более всего необходим обильный источник хорошей питьевой воды. Источников в окрестностях города было много, однако они находились сравнительно далеко, на склонах гор, отстоящих от города на расстоянии нескольких десятков километров. Амбар решил подвести воду к городу по трубам. Эту задачу было выполнить нелегко: на пути водопровода оказалась холмистая местность. Однако Амбар не побоялся трудностей. Он придумал и опробовал на моделях остроумную систему нагнетательных труб и перепадовых башен, за счет чего ему удалось без использования внешней энергии провести воду прямо в город. Этой системой подачи воды восхищаются и современные архитекторы всего мира.

На обратном пути я неотрывно всматривался в это чудо средневековой техники. Действительно, в некоторых местах водопровод поднимался на холм. Как удалось вазиру заставить воду течь наверх? Не успели мы решить эту интересную задачу, как машина уже повернула к белому мавзолею. В саду водопроводные трубы заканчивались у высокого колеса, которому место, пожалуй, не столько у гробницы, сколько на мельнице.

— Это Панчакки — Водяная мельница, — подтвердил мою догадку поэт, — своеобразная [128] достопримечательность. Водяных мельниц в Индии очень мало. Неудивительно, что эти места привлекали внимание святых. Именно здесь поселился духовный наставник Великого Могола Аурангзеба исламский мистик Баба Шах Музаффар, тут же он и похоронен. Каждый год в день его смерти сюда приходят огромные толпы мусульман.

Возможно, предположил я, эти люди приходят сюда не только поклониться почитаемому святому, но и восхититься этим чудесным образцом средневекового инженерного искусства. О висячих садах я много слышал, но вот висячий пруд я смог потрогать собственными руками. Я увидел его прямо перед входом в мечеть: широкий водный резервуар, до краев наполненный прозрачной проточной водой. Он был укреплен высоко над нашими головами на двух рядах массивных каменных глыб. Вода падала отсюда трехметровым водопадом в другой, меньший по размеру, заполненный юркими рыбами длиной более чем полметра. Этих рыб, говорят, разводил здесь сам Аурангзеб. Вероятно, их считают священными и поэтому обильно кормят. Для туристов в этом месте еще ничего не было организовано, даже не продавали традиционных открыток и кока-колу, однако частная предприимчивость уже била ключом. Во дворе перед башней ходил разносчик и кроме благовонных ароматических палочек предлагал прекрасные образцы художественного ремесла бидри, по названию исчезнувшего султаната и города Бидар.

— Вижу, вам нравится бидри, — заметил господин Ваджд, обратив внимание на предмет моего интереса.— К сожалению, до Бидара, где производятся эти изделия, сегодня я отвезти вас не успею, но мы поедем к моему знакомому, для которого эти изделия составляют вполне приличный бизнес.

Мы вернулись в город, окруженный еще и сегодня могучими крепостными стенами, и по древнему Меккскому мосту через речку Хам подъехали прямо к высокому порталу городской башни. Тут кипела красочная жизнь восточного базара и закоулков старого района. Мы остановили машину на улице и стали продираться через корзины с морковью и капустой к узкому проходу, который вел к небольшим лавочкам-мастерским чеканщиков по золоту. Наконец мы остановились возле домика с английской надписью: «Bidri Ware».

Нам повезло — приятель поэта Абдул Хамид оказался дома. Он уже исполнил положенную к тому времени [129] дня молитву и мог уделить нам внимание. Выяснилось, что Абдул Хамид представлял здесь кооператив, не так давно организованный Всеиндийским советом художественных ремесел и объединяющий традиционных производителей изделий бидри.

На полочках небольшого магазинчика, в застекленных шкафчиках — повсюду были выставлены изделия из матово-черного материала: тут стояли круглые и четырехугольные миски, подносы, тарелки и вазы, за стеклом лежали россыпи брошей, застежек и булавок самых разных размеров и видов, вокруг громоздились пепельницы, портсигары, в углу валялись подставки для настольных ламп и этажерок. У всех изделий характерная черная матовая поверхность была украшена золотой или серебряной инкрустацией.

— Что вы, это вовсе не металл, — как будто прочитав мои мысли, сказал господин Хамид и подал мне вместительное блюдо. — Взвесьте его на руке — и увидите, как мало оно весит. Основным сырьем для наших изделий служит глина, правда необычная. Собирают ее либо в развалинах старых зданий, либо под корнями старых деревьев, которым по крайней мере лет четыреста. Глину смешивают с древесной смолой и касторовым маслом, затем с расплавленным цинком и медью. После этого раскаленную смесь выливают в формы и получают то или иное изделие. На еще не остывшей поверхности металлическими перьями выгравировывают узор, а в полученные углубления вчеканивают золотые и серебряные проволочки. Готовое изделие снова нагревают и на него наносят смесь старой глины и сернистой соли аммония, которая чистит золото и серебро, а остальную поверхность делает глубоко черной.

Жаль, что мы не смогли заехать непосредственно в Бидар и посмотреть мастеров за работой. Я купил на память красивую брошку с серебряным узором и пообещал порекомендовать бидарский кооператив своим друзьям в Хайдарабаде. Распрощавшись с господином Хамидом, я засветло отправился посмотреть на самую значительную аурангабадскую достопримечательность — гробницу Рабии Дуррани, жены могольского императора Аурангзеба. Она умерла здесь еще совсем юной, когда ее супруг, в то время еще принц, управлял южными областями империи.

Этот по времени последний большой мавзолей могольского периода ;не имеет возвышенного названия и [130] известен просто как Биби ка макбара («Гробница госпожи»). Своей формой и планом Биби ка макбара напоминает известную гробницу Тадж-Махал в Агре, а кое в чем даже превосходит ее: отверстия в сводах ловят порывы ветра, лучи солнца и капли дождя, которые отводятся к обособленному рву, как это и требуется в соответствии со строгими указаниями мусульманской веры.

От магазина господина Хамида до «Гробницы госпожи» всего несколько минут ходьбы. Машина остановилась возле мраморной лестницы, ведущей к длинному узкому парку, тяпнувшемуся вдоль центрального канала с фонтанами. На противоположном конце на приподнятой квадратной площадке расположена собственно гробница. На того, кто ожидает увидеть здесь удивительное изящество Тадж-Махала, этот мавзолей не произведет сильного впечатления. Массивная гробница точно насильно выталкивается наверх по направлению к главному куполу, а крошечные минаретики в углах здания как будто поддерживают ее.

— Вижу, вам не очень нравится наш неудавшийся Тадж-Махал, — заметил поэт. — А я его люблю, он мне кажется более интимным и милым, чем гробница госпожи Мумтаз. Иногда кажется, что строители этого мавзолея как будто хотели подчеркнуть, что тут спит вечным сном не обожаемая любовница, но верная и преданная жена, которая была рядом с супругом и в добрые, и в злые времена.

Когда мы вошли в мавзолей и остановились у могилы, имитирующей гроб, но без крышки сверху, мой знакомый сказал:

— Не хватает здесь надгробной доски. Думаю, что то место, которое не закрыто глиной и выставлено словно напоказ в окружении всего этого мрамора, хорошо выражает лицемерность аскетичного и неуживчивого мужа Рабии, который сдерживал распад ранее мощной империи лишь за счет своей фанатичной жестокости. Такую же слишком явную аскетичность демонстрирует и могила самого Аурангзеба, которая для столь могущественного императора кажется невероятно скромной. Нам надо спешить, чтобы успеть осмотреть это место до того, как стемнеет. Оно находится недалеко отсюда.

Действительно, через несколько минут машина остановилась на Хулдабадской площади рядом со строгим мощеным тротуаром, ведущим от дороги к башне мавзолея [131] мусульманского святого Зайн-уд-дина. Кто видел пышные гробницы других Великих Моголов, тот никогда бы не поверил, что это весьма скромное строение может скрывать останки последнего из них.

Говорят, перед смертью Аурангзеб распорядился, чтобы на его похороны израсходовали лишь те средства, которые будут получены от продажи шапочек, которые он шил сам в свободное время. Его наследники выполнили последнюю волю императора и похоронили его тихо и скромно во дворике гробницы святого. И хайдарабадский низам, который позднее обнес гробницу ажурной мраморной решеткой, с уважением отнесся к его воле. Он распорядился вытесать на отполированном надгробном камне лишь лаконичную надпись с указанием имени того, кто покоится под камнем, дату его рождения, вступления на трон и смерти.

На несколько минут мы задержались перед пуритански скромным надгробием свирепого и коварного императора, который в течение пятидесяти лет своего жестокого правления пытался обратить колесо индийской истории вспять и слишком поздно осознал наивность таких попыток.

Лишь перед смертью Аурангзеб понял, как он сильно ошибался. «Не знаю, почему и для кого пришел я в этот мир, — писал он своему сыну. — Нехорошо обходился я со своей страной и ее людьми. Мои года пролетели без пользы. Жизнь преходяща, потерянное мгновение никогда не возвратится, и у меня нет никакой надежды в будущем. В моем сердце был, вероятно, бог, но я смотрел на мир сквозь затуманенные очи, которые мешали мне распознать свет...»


5) Ибн Баттута, как показывают исследования, сгустил краски при описании обезлюдения Дели. В данном случае он выступает не столько как очевидец, сколько как передатчик мрачной легенды.

Просмотров: 5516