— Джаунпур? — с удивлением переспросил представитель правительственного туристического агентства в Нью-Дели. — У меня нет о нем никакой информации, туда никто из туристов не ездит. Что вас там интересует?
— Памятники того времени, когда Дели не значил ничего, а Джаунпур — все. Именно там самые высокие индийские мечети без минаретов, самый древний и до настоящего времени используемый мост императора Акбара и еще много разных достопримечательностей.
На эти слова я получил следующий совет: долететь до Варанаси самолетом, остановиться в роскошной гостинице «Clark's» и оттуда на такси совершить экскурсию в Джаунпур. Совет, несомненно, мудрый, но я решил на некоторое время отложить посещение Джаунпура. Позднее, приехав в Варанаси для работы в Бенаресском индусском университете, я вспомнил, что господин Прасад, председатель пражского Союза индийских студентов, кроме адвоката Шривастава из Фаизабада рекомендовал мне обратиться за помощью также и к другому знакомому своей семьи, господину Раму Нараяну, ювелиру из Джаунпура. Я написал Нараяну, и он ответил мне сердечным приглашением. Так что теперь уже ничто не стояло на моем пути в Джаунпур.
Перед поездкой я выяснил, что из Варанаси до Джаунпура каждые двадцать минут отправляется такси, правда при условии, что наберется необходимое количество пассажиров, а это значит, что в машину набьется [113] раза в два больше пассажиров, чем разрешено официально. Ни один водитель не отъедет от стоянки до тех пор, пока в его четырехместный небольшой «фиат» старой марки не втиснется по крайней мере семь пассажиров — четыре на заднее сиденье и трое на переднее, рядом с водителем. Когда на стоянке появляется европеец, все таксисты — сама услужливость. Они рассчитывают на то, что сахиб не захочет ехать в тесноте и заплатит полную стоимость проезда — двадцать пять рупий. Вроде бы это не так уж и много, но почему я должен ездить не так, как все? Когда водитель узнал, что я не собираюсь платить больше трех рупий, то есть столько же, сколько обычный пассажир, лицо его вытянулось. Он окинул меня презрительным взглядом и, казалось, готов был плюнуть от переполнявшего его негодования.
К счастью, достаточное количество пассажиров набралось быстро: до Джаунпура поезда ходят редко, а плата за такси при полной загрузке получается сравнительно невысокой. К тому же времени на поездку в такси уходит почти в два раза меньше, чем на автобусе или на поезде. Наконец на заднее сиденье втиснулся последний пассажир. Водитель докурил сигарету и, примостившись на краешке сиденья, изо всех сил хлопнул дверью. За счет такого маневра теперь он мог дотянуться до рычагов управления. Я пристроился с другой стороны и поэтому сумел опустить стекло и высунуть наружу руку и плечо. Другой рукой я обнимал соседа. Водитель высунулся из окна машины почти наполовину, и мы отправились в путь.
Местность за Варанаси похожа на плодородную равнину где-нибудь в Чехословакии. Весенний ветерок гонял игривые волны по зеленой поверхности всходов и проказничал во взъерошенных кронах деревьев и акаций на краю поля. Светлую зелень больших полей сахарного тростника время от времени сменяли более темные прямоугольники фруктовых садов, расположенных вблизи деревенек.
У одного из таких садов водитель такси притормозил и объявил пассажирам:
— Трое из вас теперь должны выйти. Когда я проезжал утром, здесь был контроль. Пришлось бы заплатить штраф, и даже после этого нас всех дальше бы не пустили. Пройдите задами, а я подожду вас за деревней. [114]
Так как я сидел с краю, то вышел первым и перескочил через ров в поле. Вслед за мной на межу выпрыгнули еще два молодых человека. Один из них представился инженером по сельскому хозяйству. Мы шли задами к глубокому деревенскому колодцу. Вокруг него ходили по кругу четыре пары буйволов. Они вращали специальный привод, который качал воду в оросительные канавы.
Вроде бы ничего особенного здесь нет — в любой самой заброшенной деревеньке можно увидеть подобную картину. Однако я заметил, что от колодца к изоляторам на деревянных столбах тянулись электропровода, которые потом разбегались по деревенским избам. Неужели буйволы не только качают воду, но и одновременно приводят в движение генератор? Так оно и оказалось. Когда мы подошли ближе, то увидели, что на валу привода крутилось огромное зубчатое колесо, которое, в свою очередь, переводило крутящий момент на привод генератора.
— Это здешняя мини-электростанция на буйволиной тяге, — вступает в разговор со мной инженер. — Конечно, она не будет стоять здесь вечно, но в настоящее время она выгодна. Энергию с гидроэлектростанции еще несколько лет мы будем вынуждены ждать, пока в генератор мы запрягли буйволов. Получение электричества здесь не основная задача. Главное — выкачать воду. Традиционное оросительное колесо поднимает на поверхность примерно 250 литров воды в минуту, а наш насос выкачивает из колодца в шесть раз больше. В оросительные каналы тут течет примерно 1500 литров в минуту, а это уже немало. Такое количество воды не требуется для орошения, а так как насос может поднимать воду до высоты 100 метров, мы построим около него закрытую водонапорную башню, и питьевая вода побежит по разведенным трубам в деревенские дома. Водопроводные краны сэкономят женщинам время, которое сейчас они тратят на то, чтобы ходить к колодцу и выстаивать очередь. В резервуар входит 120 тысяч литров, что приблизительно в два раза больше, чем вся деревня расходует за день. Буйволы черпают такое количество воды меньше чем за полчаса. Для того чтобы мы могли наиболее полно использовать их энергию, строим вон там на холме еще одну кирпичную водонапорную башню, вода из которой пойдет на орошение полей. Это стоящее дело, так как резервуар вместит почти три миллиона [115] литров воды. Его можно заполнять по ночам так, чтобы днем вода под напором подавалась в оросительные каналы и без помощи насоса.
Я плохо разбираюсь в проблемах орошения, но все-таки спросил, каким образом буйволы приводят в движение динамо. Ведь никто, собственно, не может заставить ходить буйволиную упряжку по кругу с одинаковой скоростью. Поэтому напряжение будет неустойчивым. Кроме того, размеры генератора почти карманные; я никак не мог понять, как его энергии хватает для освещения всей деревни.
— С буйволами нам пришлось здорово помучиться, — согласился инженер. — В конце концов, мы были вынуждены поставить специальное устройство, которое выравнивает количество оборотов. Я понимаю, генератор вам кажется маленьким, однако больший буйволы не смогли бы привести в движение. Усилия быков переводятся зубчатым колесом через систему цепной передачи на привод генератора приблизительно так, как это делается при езде на велосипеде. Наша система — как бы велосипед с коробкой передач, только включаются все передачи одновременно. Первая ступень переводит два буйволиных оборота за минуту в двадцать, другая повышает скорость с двадцати до ста пятидесяти, что уже достаточно для приведения в движение насоса. Третья трансформирует скорость ста пятидесяти оборотов в минуту в тысячу триста двадцать, что означает уже производство электроэнергии. Пока, однако, можно приводить в движение лишь что-нибудь одно: либо насос, либо генератор, иначе буйволы не смогли бы тянуть два привода одновременно.
Мне кажется, что с такой тягой невозможно произвести большого количества энергии. Окупается ли вообще сама установка генератора?
— Конечно, окупается, — утверждал мой собеседник. — Видели бы вы, что сделало электричество за сравнительно короткое время с деревенскими жителями! Дети сразу же стали лучше учиться, потому что могут готовить уроки и после того, как стемнеет, взрослые получили возможность слушать радио. Электричество помогает нам разбивать кастовые перегородки, так как оно пришло ко всем одновременно. Оно так дешево, что доступно каждому. Кроме того, электричество используется не только для освещения. Днем, когда буйволы работают, динамо производит примерно четыре с [116] половиной киловатта. Такой мощности хватает для электроснабжения столярной мастерской и кузницы. Ночью, когда буйволы спят, электроэнергия поступает от сухих аккумуляторов. Можем себе позволить освещать каждый дом одной лампочкой в 25 ватт и пятнадцатью лампочками в 100 ватт улицу. А это в наших условиях уже что-то значит.
Восхищаюсь людьми, которые не стали ждать, когда о них позаботится правительство, а смогли использовать местные ресурсы для удовлетворения самых насущных требований индийской деревни. Тем временем водитель такси, прошедший дорожный контроль и ожидающий нас за деревней, уже нетерпеливо сигналил. Я кинулся к машине, но инженер продолжал идти не спеша, как бы подчеркивая своей невозмутимостью, что водитель все равно будет нас ждать.
Действительно, таксист терпеливо ждал и даже не возмущался. Полицейский патруль остался им доволен и даже похвалил за то, что он не перегружает машину, как это делают некоторые.
— Мир желает быть обманутым, — вздохнул он покорно. — Патруль хотел бы, чтобы я брал только четырех пассажиров. Так я не заработал бы на бензин. А если две рупии надбавлю, так со мной никто не поедет. Ничего не поделаешь, придется нарушать закон и дальше.
Он с мольбой во взоре посмотрел на крикливый рисунок с надписью: «Ищу убежище под вашей охраной, о Радха, о Кришна», стиснул руль двумя руками, попросил соседа разрешения включить скорость, так как рычаг коробки скоростей находился у того между ног, нажал на газ, и мы поехали дальше. В десять часов мы переехали по большому мосту через реку Саи и оказались у цели.
Джаунпур, город Джауна, незаслуженно пренебрегаемый сегодня туристами, был столицей небольшого, но сильного мусульманского государства, сыгравшего значительную роль в истории Индии. В конце XIV века Делийский султанат находился в упадке. На делийский трон попадали все менее способные правители. Вместо того чтобы подчинить мятежных индуистских феодалов, восстававших против господства мусульман, сильной центральной властью, султаны занимались лишь мелочными придворными интригами и спокойно смотрели на то, как наместники провинций все больше прибирали [117] власть к своим рукам. Решающий удар делийским султанам нанес жестокий завоеватель Тимур, который в 1398—1399 гг. совершил грабительские походы в Индию. Тимур не смог надолго закрепиться в Индии, но Дели был так сильно разрушен, что почти на целое столетие перестал существовать как культурный центр мусульманской Индии и уступил свое место Джаунпуру, избежавшему последствий этого ужасного нашествия.
Согласно мусульманским легендам, Джаунпур получил свое название благодаря султану Мухаммеду Туглаку, которого до его восшествия на престол звали Джауна-хан. Говорят, после смерти он, явившись во сне своему двоюродному брату и преемнику Фироз-шаху, приказал построить на реке Гомати город и назвать в его честь Джаунпур.
Еще до опустошительного вторжения Тимура в Индию в Джаунпуре обосновался придворный евнух делийских султанов Малик Сарвар. Демонстрируя свою независимость от былых господ и в знак того, что он суверенный правитель восточных областей империи, Малик Сарвар принял титул Малик-уш-шарк — «Владыка Востока». На джаунпурском троне его сменил приемный сын Шамс-уд-дин Мубарак из рода мултанских сайидов, а после него в Джаунпуре правили его потомки. В имени каждого из них стояло неизменное «Шарки» — «Восточный».
Младший брат Шамс-уд-дина Ибрагим был одним из образованнейших правителей мусульманской Индии. Во время его правления в государстве царил мир и покой. Он был ревностным поборником мусульманского образования, основывал в своеобразном стиле новые мечети, строил при них школы, караван-сараи и больницы, организовывал библиотеки и приглашал к своему двору ученых и поэтов не только из разграбленного и выжженного Дели, но и из далекого Ирана. За время его правления Джаунпур прославился как центр индо-персидской культуры и получил за это лестное название «Индийский Шираз».
Такси остановилось возле пригородного базара, гудящего, словно улей, от криков лавочников. В центр города таксист нас не повез, так как машина просто не смогла бы двигаться по переполненным узким улицам. Из группы рикш, которые нас тут же окружили, я выбрал смуглого юношу с быстрыми глазами. Наверняка он будет знать, где живет мой незнакомый знакомый. [118]
— Рам Нараян? Ювелир? Его вилла за рекой в Зафарабаде, — обрадовался юноша. Впереди — длинная дорога, а значит, солидный бакшиш.
— Да нет, его магазин находится в центре города, — охладил я его восторженность.
— Так вам, видно, нужен Рам Нараян, парфюмер? Тот, который живет на улице красильщиков?
Теперь я попадаю в тупик, так как ничего не знаю о том, чтобы у человека, который меня, вероятно, ожидает, была бы такая пахучая профессия. С трудом я припоминаю, что, кажется, он был джаунпурским старостой.
— Что же вы сразу-то этого не сказали, — обрадовался рикша, — так это Рам Нараяна, банкир с Красных ворот.
Юноша развернул свой трехколесный велосипед, привстал на нем, нажимая на педали, позвонил в звоночек и, распугивая переполнивших улицу людей, понесся с горки вниз, в центр, в хаос старого города.
Мы остановились на маленькой площади с водоемом перед открытыми дверьми выложенного кафелем магазинчика, над которым сияла надпись: «Рам Нараяна Бэнкерс». Всюду тишина, лишь сверху доносятся приглушенные голоса. Я пошел на голоса, скрипя по ступенькам узкой отвесной, как гимнастическая стенка, лестницы. В темной прихожей за деревянной перегородкой на секунду меня охватил ужас, но здесь меня уже приветствовал сын господина Нараяна. Он сказал, что его отец неожиданно заболел и сейчас находится на обследовании у вайдьи — «индийского врача». Тем не менее господин Нараян-младший выразил готовность сопровождать меня в прогулке по городу вместе со своими двумя приятелями. Он мигом послал за ними мальчишку из соседнего дома, а передо мной разложил коробочки с серебряными монетами, амулетами и украшениями. Мой визит будет также способствовать процветанию бизнеса его отца. Едва я успел выбрать старый талисман с красиво выгравированной арабской молитвой, как у магазина появился господин Пракаш, преподаватель джаунпурского правительственного колледжа, вместе со своим коллегой по работе.
Нараян-младший побежал на улицу, чтобы поймать какое-нибудь средство передвижения, однако, как назло, нигде не было слышно далже звонков рикши. Но можно пойти пешком, ведь до главной мечети несколько шагов.
— Вы, наверное, знаете, что наш город в XV веке [119] прославился как центр индо-персидской архитектуры, — начал свой рассказ о Джаунпуре господин Пракаш. Свою славу город приобрел главным образом благодаря величественным мечетям. Вы видели в Индии мечети без минаретов? Почти каждая мечеть имеет два минарета, а в джаунпурских мечетях нет ни одного. Вместо него над мечетями возвышается высокая фронтальная стена. Мы называем ее «михрабовая стена», ведь в ней помещается михраб — молитвенная ниша, указывающая направление в сторону Мекки. Эта стена и великолепные входные башни, составляющие единый ансамбль, являются основными чертами архитектурного стиля, названного по имени нашего города.
Узкая улочка расширилась и вывела нас на большую площадь перед высокой башней — входом в самую старую мечеть Атала. Мы прошли под ее величественным сводом и остановились во дворе, вымощенном песчаниковыми плитами в форме молитвенных ковриков. У колодца, в тени высокой смоковницы, было оживленно: за небольшими стойками сидели ученики начальных классов и вслед за бородатым муллой пели суры из Корана. Чуть поодаль, образовав круг, студенты старших курсов, присев на корточки, с увлечением спорили о какой-то сложной философской проблеме. Двор образован двухэтажными аркадами, безошибочно указывающими на то, что мечеть была поставлена на развалинах индуистского храма. Только вырезанные из камня решетки, отделяющие в отдаленных углах зенану — место для женщин, — свидетельствовали о том, что мы в мусульманской молельне.
Мои друзья-индийцы тем временем отправились в канцелярию здешнего «Дома знаний», высшей исламской школы, и попросили имама открыть для нас лестницу, ведущую к михрабовой стене. Имам не хотел туда нас пускать, якобы из-за того, что там не прибрано. Муэдзин теперь ходит наверх лишь во время праздников. В простые дни он не утруждает себя, а включает магнитофон, и из репродукторов несется записанный на пленку азан — призыв к молитве. Наконец имам все-таки вручил нам ключ от резных дверей и наблюдал, как мы боком протискивались к тесной лестничной клетке.
Я не считал, сколько ступенек ведет на верх двадцатипятиметрового портала. Но, когда мы пролезли через угловатое отверстие к солнечному свету, голова моя закружилась, и я чуть не упал на раскаленный солнцем [120] двор. Перил здесь нет, поэтому я крепко прижался спиной к прогретому своду купола и лишь через несколько минут отважился посмотреть вниз.
По старому городу как будто разбросали небольшие макеты-двойники мечети Атала. Каждую стерегли такие же импозантные башни, каждая имела похожую михрабовую стену, и в архитектуре каждой можно было усмотреть гармоничную смесь индуистских и мусульманских элементов. На пригорке у реки широко раскинулась султанская крепость с основательными оборонительными сооружениями, местами, правда, уже разрушенными. В центре покрытого травой двора крепости возвышался довольно высокий минарет. Господин Пракаш был не совсем прав, когда утверждал, что в Джаунпуре нет ни одного минарета...
Под крепостью быстрый поток Гомати разбивался о пятнадцать красноватых быков старого моста, связывающего две части главной улицы. На дальнем конце моста каменный лев боролся с молодым слоном. Говорят, это место расположено в самом сердце княжества. Поэтому в стародавние времена именно отсюда велся отсчет расстояний во все концы государства.
Красивый джаунпурский мост немного напомнил мне Карлов мост в Праге. Здешний городской магистрат до настоящего времени сдает мост внаем усердным торговцам полотном, тесьмой и сукном, вокруг которых целый день толпятся покупатели.
— О том, как строили этот мост, рассказывается в одной красивой легенде, — перехватив мой взгляд, сказал один из гидов. — Во времена султанов из рода Шарки два берега были связаны лишь приставленными друг к другу лодками. За переход на другую сторону надо было платить. Однажды наш город посетил император Акбар. Вечером он решил покататься на лодке. На берегу он увидел плачущую бедную женщину. Император спросил ее, о чем она плачет. Женщина рассказала, что живет за рекой и у нее нет денег, чтобы заплатить за переход по лодочному мосту, и поэтому она не может сегодня вернуться к своим детям. Акбар перевез ее на своей императорской лодке, а на следующий день приказал наместнику Муниму Хану построить каменный мост на том месте, где плакала несчастная женщина. Наместник выполнил приказ императора, и новый мост назвал «Пул-и Акбари» — «Мост Акбара». Так его называют и в наши дни. [121]
Я с трудом оторвал взгляд от захватывающей дух картины. Но нужно спешить вниз, ведь еще сегодня я хотел бы успеть осмотреть место захоронения «владык Востока», почивающих вечным сном в Большой мечети. На этот раз господину Пракашу удалось без труда нанять двух рикш до заброшенного уголка Джаунпура, где над убогими лачугами неестественно возвышается Джами масджид (Пятничная мечеть) султана Хусейна Шарки.
Рикши остановились возле могучей лестницы, ведущей на высокую каменную площадку, с трех сторон ограниченную башнями. Четвертая сторона — «михрабовая стена». Ее крепкая кладка опирается о скошенные цилиндрические опоры, благодаря чему она больше напоминала, пожалуй, крепостную стену, чем место молитвы. На внешней стороне мечети, вокруг двора, тянулись сводчатые аркады, разделенные деревянными перегородками на несколько квадратных помещений. Частную жизнь этих клетушек охраняли лишь легкие портьеры или же невысокие дверки из покоробившегося картона; и те, и другие были казарменно помечены строгими номерами.
— Здесь живут беднейшие слои мусульман, в основном кули и поденщики, — объяснил мне господин Пракаш. — Комитет, в ведении которого находятся фонды мечетей, разбил галерею на десятки небольших комнат и передал их внаем беднякам: нужны были деньги на текущий ремонт мечети. От городского магистрата и центрального правительства много не дождешься, поэтому Комитет вынужден заботиться о состоянии этого памятника архитектуры сам. Правда, жилье здесь не очень удобное, но все-таки есть крыша над головой для тех людей, которым иначе пришлось бы спать на улице.
Действительно, крышу над головой люди здесь имеют, но солнышко сюда вряд ли когда заглядывает. Прямо перед галереей, на которой мы стояли, на небольшом пригорке возвышался полуразвалившийся мавзолей. Тут за ветхой стеной под каменными надгробными досками покоятся султан Ибрагим Шарки и его семья. О том, как он умер, местные жители рассказали мне довольно романтическую историю. Когда заболел один из членов султанской свиты литераторов, персидский поэт и теолог Шихаб-уд-дин Мухаммед из Даулатабада, султан пришел приободрить его. Он очень уважал поэта и в соответствии с исламским обычаем, взял кубок, налил в него воды и несколько раз провел им вокруг головы [122] больного), приговаривая: «О Аллах, устрани болезнь моего ближнего, лучше пошли ее на мою голову. Отдаю свою жизнь за него». Аллах, вероятно, принял его жертву. Поэт вскоре выздоровел, а султан заболел и через несколько дней скончался.
О его преемниках уже нельзя сказать что-нибудь хорошее, хотя за время их правления Джаунпур оставался тем, чем был раньше: центром индо-исламского образования и единственным городом, в котором были все условия для развития архитектуры и литературы. Сын Ибрагима Махмуд был настолько самоуверен, что попытался завоевать столицу Дели и управлять всей Индией. Однако делийский султан Бахлул Лоди одной решающей атакой лишил его всех надежд. Другого султана, Мухаммеда-шаха, убили придворные, которых он восстановил против себя своей крутостью и легкомысленным поведением. На трон был посажен Хусейн, брат убитого султана. В свою очередь, и он, возбужденный успехами своих кампаний против окрестных индуистских раджей, решил попытать счастья и снова выступил против Дели. Хусейн кончил так же, как и его отец, пожалуй, даже хуже. Султан Бахлул разбил его войска наголову, а земли присоединил к своим владениям. Это был конец независимого Джаунпурского султаната. Хусейн-шах дорого заплатал за то, что не умел трезво оценивать ситуацию и преувеличивал свои способности правителя и полководца.
Таким образом, наиболее ярким моментом всего восьмидесятипятилетнего периода джаунпурской независимости было время правления султана Ибрагима. В самом начале мусульманского господства в Индии не часто случалось, чтобы какой-нибудь султан между беспрерывными войнами уделял время искусству, литературе и наукам, способствовал бы их расцвету. Султан Ибрагим — приятное исключение. Это был образованный и благородный человек, он имел более высокие цели и идеалы, чем его современники. При этом следует принять во внимание тот факт, что небольшое государство, которым он управлял, располагало весьма скромными средствами на реализацию его грандиозных планов, а также учесть бурное время, в которое он правил целых тридцать четыре года. Мы, бесспорно, можем с уважением склонить голову перед его личностью и тем значительным вкладом в культуру, плодами которого могут наслаждаться наши современники. [123]