Некоторые наши грамотеи называют плохое стихотворение хорошим только потому, что автор его жил давным-давно. А истинно прекрасное стихотворение зовут плохим, хотя его единственный недостаток в том, что оно написано их современником, более того, они даже видели автора. Но Всевышний никогда не приписывал ни знаний, ни поэзии, ни риторики к определенной эпохе, не делал их и принадлежностью лишь отдельного типа людей. Он всегда разделял эти дары среди всех Своих слуг. В свой час Всевышний повелевает любой старой вещи стать новой, в свой час любой признанной – обратиться в ничтожество.
Рассказывает Харит, сын Хаммама:
«Я взобрался на спину верблюда, изгнанный, отделенный нищетою от своего народа. Потрясения тех лет привели меня в Сану в Йамане, куда пришел я с пустыми кошельками, прося милостыню. В моем мешке не было и толики пищи.
Он принял это с полузакрытыми глазами и ушел, распрощавшись со всеми, кто желал идти с ним, чтобы не знали его пути.
Но, – говорит Харит, – я пошел за ним, следя и скрываясь от его взгляда, пока он, подойдя к пещере, не проскользнул неожиданно в нее.
Я дал ему время снять сандалии и вымыть ноги (для сохранения благочестия) и затем вбежал. И там я обнаружил его сидящим напротив некоего человека, прислуживающего ему; он смаковал прекрасный белый хлеб, жареного козленка и держал в руке бутыль крепкого напитка.
– Друг! – воскликнул я. – Было ли все то – словами, а это – правдой?
Яростно фыркнув, как если бы он собирался взорваться от гнева, он смотрел на меня, и мне казалось, что он на меня бросится. Но вот огонь угас, и он сказал:
– Мы молимся Ему, дабы сохранил от зла. Прошу тебя, ответь мне, кто это?
– Это, – сказал слуга, – Свет Внешних земель, мудрейший из мудрецов, Абу Зайд из Саруджа.
Рассказывает Харит, сын Хаммама:
«Я взобрался на спину верблюда, изгнанный, отделенный нищетою от своего народа. Потрясения тех лет привели меня в Сану в Йамане, куда пришел я с пустыми кошельками, прося милостыню. В моем мешке не было и толики пищи.
После же, оставив деньги и сплюнув, он взял свою флягу странника в руку и посох под мышку. И когда собравшиеся увидели, что он поднялся и готов их покинуть, каждый опустил руку в карман и наполнил ведро из своего ручья, говоря: «Используй это для себя или раздели с другими».
Подобно дикарю, я блуждал по улицам, исследуя каждый закоулок,
подобный жаждущей пичужке.
С утра до вечера надеялся я найти того, кто своей щедростью
разгладит морщины моего чела, кому смогу я поведать о своей нужде,
Или просто доброго человека, чье слово могло хотя бы утешить меня,
чья беседа бы утолила мою жажду сочувствия,
Покуда круг не сомкнулся, обратив меня к действительному,
приведя на широкую площадь, где было множество рыдающих.
Я проник в глубину этой толпы, удивляясь, что вызвало эти слезы,
И в центре узрел я хрупкого человека в одеждах паломника.
Порой искусным плетением слов поражал он слух,
порой укорами и увещеваниями,
И пестрая толпа
Окружала его, как сияние окружает восходящую луну или кожура – плод.
Я подошел ближе, чтобы услышать что-то из сказанного им,
чтобы подобрать одну из падающих жемчужин.
Говорил он долго, и я услыхал из его изобретательных уст следующее:
«О беспокойный лжец, что вечно меняет одежды заносчивости,
О аду подверженный в тщеславии, устремляющийся блуждать
после каждого ничтожного поступка,
Как долго будешь держаться ты своего безумного пути
и пастись на отравленном пастбище?
Ты, своей дерзостью бросающий вызов Тому, Кто держит в руке прядь,
растущую над твоим лбом,
Погружающийся во всю скверну своей жизни, дабы раздражить Того,
Кто знает твою тайну?
Зачем пытаться скрыться от ближнего? Ведь ты узреваем тем Одним,
Кто видит тебя. Зачем путаться, обманывая себя?
Ведь твой Властелин знает.
Подумай, чего ты достигнешь состоянием, когда настанет пора уйти?
Или спасут деньги, когда проклянут дела?
Или запоздалое сожаление оставит в вышине того, кто уже в бездне?
Не приговорен ли ты к смерти? А если так – готов ли ты?
Разве не предупреждали тебя седины? О каком же оправдании речь?
Разве не предназначено тебе место сна в глубине могилы?
Или тебе есть что еще сказать?
Путь твой ведет прямо к Всевышнему; найдется ли тот,
кто защитит тебя от Него?
Сколько раз время будило тебя и сколько раз ты вновь засыпал!
Сколько раз предостережение касалось твоего рукава,
а ты тянул рукав к себе!
На стене было написано, а ты закрывал глаза твои!
Ты знал истину и отрицал ее. Смерть изрекла: «Помни!» —
а ты постарался забыть. Сколько раз было в твоей власти
сохранить в себе доброе, а ты ничего не сберег!
Ты предпочел хранить в сокровищнице богатства, а не благие мысли
и требовал выкупа, не подавая милостыни,
Требуя честности, но оскверняя святость ее самой, презирая обман
и совершая его, ты боишься людей; но, истинно,
много страшнее их Всевышний.
Горе, горе посеявшему этот мир! Будь миряне хоть каплю мудрее,
и того бы хватило!
Он принял это с полузакрытыми глазами и ушел, распрощавшись со всеми, кто желал идти с ним, чтобы не знали его пути.
Но, – говорит Харит, – я пошел за ним, следя и скрываясь от его взгляда, пока он, подойдя к пещере, не проскользнул неожиданно в нее.
Я дал ему время снять сандалии и вымыть ноги (для сохранения благочестия) и затем вбежал. И там я обнаружил его сидящим напротив некоего человека, прислуживающего ему; он смаковал прекрасный белый хлеб, жареного козленка и держал в руке бутыль крепкого напитка.
– Друг! – воскликнул я. – Было ли все то – словами, а это – правдой?
Яростно фыркнув, как если бы он собирался взорваться от гнева, он смотрел на меня, и мне казалось, что он на меня бросится. Но вот огонь угас, и он сказал:
Я повернулся к его слуге и сказал:
Посеял сорняки я, чтобы ужин собрать!
Если бы Удача Справедливостью была, то подлый
могущественнейшим не был бы.
Угощайся, а не хочешь – так уходи!
– Мы молимся Ему, дабы сохранил от зла. Прошу тебя, ответь мне, кто это?
– Это, – сказал слуга, – Свет Внешних земель, мудрейший из мудрецов, Абу Зайд из Саруджа.