Афшина допрашивали Ибн Аби Дувад, Исхак, сын Ибрахима, и Ибн Зайят. Мазьяр, первосвященник-зороастриец, комендант пограничной крепости из Согда и еще два человека, происходившие из той же провинции, одетые в потрепанную одежду, присутствовали в качестве свидетелей. Последние были вызваны для дачи показаний первыми. Они обнажили свои спины, и все увидели свежие следы побоев.

   – Узнаешь ли ты этих людей? – спросил Ибн Зайят обвиняемого.

   – Да, – ответил Афшин. – Один из них муэдзин, другой имам. Они организовали мечеть в Сурушне, моей столице, за что я приказал наказать их – дать каждому из них по тысяче плетей. Причины, вынудившие меня к этому, таковы: согласно договору, который я заключил с правителями Согда, я не должен был препятствовать людям этой провинции исповедовать религию своих предков; эти же двое мусульман ворвались в храм, выбросили идолов, которым поклоняется народ Согда, и превратили то место в мечеть. За это я наказал их, как виновных в насилии и святотатстве.

   – Ладно, – сказал Ибн Зайят, – но что ты можешь сказать по поводу книги, найденной у тебя, книги в парчовом переплете, украшенной золотом, серебром и драгоценными камнями и содержащей богохульство и ересь?

   – Эту книгу, – ответил Афшин, – я унаследовал от своего отца. В ней собрана мудрость древних персов. Что касается якобы богохульственного содержания ее, то в ней меня не интересовали лишь ее литературные достоинства. Она досталась мне в том виде, в котором она предстала перед вами, и я не видел смысла лишать ее переплета и украшений. В конце концов, вы делаете то же самое – держите в своих домах книгу «Калила и Димна» и книгу «Маздак». Я не считаю, что это недопустимо для мусульманина.

   Затем был вызван священник-зороастриец (маг), который дал следующие показания.

   – Обвиняемый, – заявил он, – имел обыкновение есть мясо удушенных животных, более того, он настойчиво советовал мне поступать так же, утверждая, что такое мясо нежнее, нежели мясо животных, зарезанных ножом, как принято по Закону. Он также каждую среду приносил в жертву черную овцу: разрубал ее на две половины своим мечом, проходил между ними, а затем съедал мясо. Однажды он сказал мне: «Я ненавижу обычаи этих арабов, я сам опустился уже до того, что ем их масло, езжу на их верблюдах и ношу их сандалии, но, по крайней мере, я еще не потерял ни одного волоса!» Он имел в виду, что никогда не пользовался средствами для удаления волос, используемыми мусульманами. Кроме того, он отказался подвергнуться обряду обрезания.

   – Скажите, – обратился с гневом Афшин к судьям, – вы считаете этого человека законным свидетелем на суде мусульман?

   – Нет, мы так не считаем, – вынуждены были признать судьи, поскольку тот человек в то время не принадлежал к Истинной Вере (он, впрочем, стал мусульманином впоследствии, при Мутаваккиле).

   – Зачем же вы слушаете человека, которому вы не верите? – продолжил свою атаку Афшин. – И скажи, пожалуйста, – продолжил он, обратившись к священнику, – была ли у тебя возможность наблюдать, через окно, или дверь, или еще как-нибудь, за тем, что происходит у меня дома?

   – Нет, – отвечал свидетель.

   – А бывало ли, что я приглашал тебя в свой дом, как гостя, и рассказывал тебе о своих личных делах и делился с тобой, по дружбе, своими мыслями и говорил тебе о моей любви к своей родине, Персии, к ее народу и обычаям?

   – Да, – отвечал священник.

   – Тогда ты, будучи неверным в религии, неверен и в дружбе, потому что рассказываешь перед всеми то, что я доверил тебе одному!

   Судьи вызвали тогда коменданта пограничной крепости из Согда.

   – Знаешь ли ты этого человека? – спросили они Афшина.

   – Нет, – ответил он.

   – А ты, комендант, знаешь ли Афшина? – спросили судьи.

   – Конечно, я знаю его, – ответил он и, повернувшись к подсудимому, продолжил: – Как долго ты будешь изворачиваться, юлить и скрывать правду?

   – Что имеешь в виду, длинный язык? – спросил Афшин.

   – Как люди обращаются к тебе в письмах?

   – Так же как они обращались к моему деду, а потом отцу, так же они пишут и мне.

   – Нет, ты скажи, каким титулом называют они тебя?

   – Это никого не касается, – попытался уклониться от ответа Афшин.

   – Они начинают свои письма так. – И тут он произнес несколько слов на сурушанском диалекте. – Не правда ли? Что означает по-арабски: «Богу богов от его слуги такого-то…»

   – Да, это так, – признался Афшин.

   – Что?! – воскликнул Ибн Зайят. – Как может правоверный допускать такое обращение к себе? То же самое говорил фараон, когда он собрал, призвал и провозгласил: «Я ваш Господь, высочайший».

   – Это всего лишь древний обычай, – ответил Афшин, – так люди обращались к моим предкам и ко мне самому, когда я еще не был мусульманином. Я не хотел терять уважение в их глазах, ибо, потеряв авторитет, я мог бы лишиться и их послушания, и их верности.

   – Позор тебе, Афшин! – крикнул Исхак ибн Ибрахим. – Как ты можешь теперь клясться Именем Бога? Кто поверит тебе после этого? Как мы можем считать тебя правоверным, когда ты уподобился фараону в своей гордыне?

   – Исхак, – ответил Афшин, – этот стих из Корана в свое время цитировал Уджайф против Али ибн Хишама, сегодня ты процитировал его против меня, кто знает, может, завтра кто-нибудь процитирует его против тебя?

   Последним перед судом предстал Мазьяр.

   – Знаешь ли ты этого человека? – спросили Афшина.

   – Нет.

   – Знаешь ли ты этого человека? – спросили Мазьяра, указав на Афшина.

   – Да.

   – Ты по-прежнему не узнаешь его? – спросили судьи у Афшина.

   – Ах да. Я вспомнил его, – ответил Афшин.

   – Ты вступал в переписку с ним? – продолжили судьи допрос обвиняемого.

   – Никогда.

   – Писал ли он тебе? – спросили Мазьяра.

   – Да, – ответил он. – Его брат Кхаш написал моему брату письмо, в котором сказано следующее: «Единственные люди, способные распространить нашу великую лучезарную Веру по всей земле, – это я, ты и Бабек». Бабек погиб по собственной глупости, я бы спас его, но он вел себя как безумец, ему уже нельзя было помочь. При нынешнем положении дел, если ты сейчас поднимешь восстание, арабы обязательно пошлют меня и все мое войско на подавление мятежа. Когда я приду в твою страну, мы объединим свои силы. Против нас останутся только арабы, Западная гвардия и тюрки. Арабы подобны собакам – кинь им корку хлеба и, когда они бросятся за ней, размозжи им голову дубиной. Западная гвардия – опасный противник, но их мало. Что касается этого дьявольского отродья – тюрков, то, когда они выпустят свои стрелы, одна решительная атака тяжелой конницы покончит с ними. Таким образом, мы вернем персам религию наших предков.

   – Но этот человек обвиняет лишь своего брата и моего брата, – заявил Афшин. – Какое отношение это имеет ко мне? Но даже если бы я сам написал ему подобное письмо, это еще не доказательство моей измены. Такое послание может быть уловкой, специально придуманной, чтобы завоевать доверие врага и захватить его потом врасплох. Я достаточно послужил повелителю правоверных своим мечом и мог бы также послужить и своим умом, раскрыв заговор с помощью военной хитрости, и заслужить этим не меньшую славу, чем в свое время заслужил Абдаллах Тахирид.

   – Скажи нам, Афшин, – задал вопрос один из судей – Ибн Аби Дувад, – как так вышло, что, будучи мусульманином, ты не прошел обряд обрезания, в котором вся чистота и суть ислама?

   – Я опасался, что эта операция повредит моему здоровью.

   – Ты?! Доблестный воин, прославившийся своим мужеством!

   – Абу Абдаллах, – ответил Афшин, – ты принадлежишь к тому типу судей, которые приговаривают к смерти тысячи, с той легкостью, с какой расправляют складки на своей одежде.

   – Вполне очевидно, с каким человеком мы имеем дело, – сказал Ибн Аби Дувад, повернувшись к своим коллегам. – Увести его! – добавил он, обращаясь к стражнику – тюрку Бугхе.

   Бугха тут же схватил Афшина за перевязь.

   – Именно этого я и ожидал от вас! – закричал Афшин.

   Но Бугха не дал ему продолжить, он набросил на голову опального военачальника подол его же одежды и отволок его в тюрьму, наполовину задушив по дороге.

   Афшин умер в своей камере от голода. Его тело было повешено на виселице у Императорских ворот; идолов, которым он тайно поклонялся, свалили к подножию виселицы. Впоследствии идолов подожгли, и все сгорело дотла.

   Но и Мазьяр не был прощен; его провели по городу и потом забили насмерть плетьми. Его труп повесили рядом с телом Бабека. Виселица Мазьяра постепенно наклонялась, и тела казненных приблизились друг к другу.

 

Мое сердце бьется спокойно, когда я вижу,

Как эти двое сошлись, как добрые соседи: Бабек и Мазьяр,

Склонившись и отвернувшись в сторонку,

Как бы пряча секрет от любопытных прохожих.

Черными покрывалами укрыты они,

Как будто сотканными горячим ветром пустыни из смолы.

С утра до вечера едут они на худых деревянных конях,

Которых привели им плотники из мрачной конюшни.

Они неподвижны, но, глядя на них, мне кажется,

Что едут они куда-то, без остановки.

 

* * *

   Мутасим приказал дать Ибн Ханбалу тридцать восемь ударов плетью в надежде выбить из него признание догмата о сотворенности Корана. Позже, незадолго до смерти, люди, пришедшие навестить Ибн Ханбала, спросили его:

   – Что ты хочешь сказать о тех, кто так жестоко обошелся с тобой?

   – Они подвергли меня мучениям во славу Божью. Они считали, что я заблуждался, а они правы.

* * *

   Следуя примеру своего отца Мутасима, следующий халиф Ватик приказал наместнику Басры испытать на веру всех имамов и муэдзинов в вопросе сотворенности Корана. В то же время Ватик послал в Багдад за традиционалистом Ахмадом ибн Насром. Ахмад был доставлен в кандалах в Самарру, во дворец халифа.

   – Что ты думаешь о происхождении Корана? – спросили его.

   – Он не был сотворен! – заявил он.

   – Каково твое мнение о возможности человека лицезреть образ Бога в день Последнего Суда?

   – Сам Бог сказал: «В последний день ты увидишь Господа твоего так, как видишь сейчас луну», – ответил Ахмад и привел в подтверждение еще и одно из Преданий.

   – Ты лжец! – сказал Ватик.

   – Нет, это ты лжец! – ответил Ахмад.

   – Как, – воскликнул халиф, – Бог может быть видим, находиться в физическом теле, быть ограниченным в пространстве и доступным человеческому глазу? Я не верю в Бога с такими атрибутами! Что вы скажете? – обратился он к ученым богословам, рационалистам, которые присутствовали на допросе.

   – В соответствии с законом этого человека надо предать смерти, – ответили они.

   – Меч мне! – крикнул халиф. – Я сам убью его у вас на глазах. Я возлагаю весь груз моих грехов на этого неверного, который поклоняется богу, которого я не признаю, богу, имеющему атрибуты, которых Истинный Бог не может иметь! Палач, постели свой коврик!

   Ахмада, как он был, в оковах, швырнули на коврик палача, и Ватик собственноручно отрубил ему голову.

   Тело повесили на виселице в Самарре, голова была насажена на кол в Багдаде, с надписью, прикрепленной к уху и гласившей: «Это голова Ахмада ибн Насра ибн Малика. Раб Божий имам Харун (Ватик) пригласил его, чтобы он признал сотворенность Корана и отрекся от уподобления Бога человеческому существу, но он упорствовал в своих заблуждениях, за что, по Божьей воле, душа его отправилась в Адское Пламя».

   К голове был приставлен стражник с копьем, которому было приказано не допускать, чтобы случайный порыв ветра мог повернуть голову лицом в сторону Мекки. Этот солдат рассказывал потом: «Ночью я увидел, как голова сама собой повернулась к Мекке и стала читать суру Корана «Йа Син».

* * *

   Люди в наше время настолько развращены, что, встречая человека Истинной Веры, называют его еретиком.