Давно замечено: поэты, с их эмоциональностью, ранимостью, редко отличаются долголетием. На долю Гая Валерия Катулла (С. Valerius Catullus) выпал короткий жизненный срок; он «сгорел», ненамного одолев тридцатилетний рубеж. Поэт родился в Вероне в 87 г. до н. э. в семье состоятельного всадника, который дружил с самим Цезарем. Катулл был одним из тех талантливых провинциалов, которые устремлялись в Рим, чтобы реализовать там природные таланты, развить умственные силы. В столице он оказался в гуще художественных интересов и политических страстей. Если использовать выражение Тютчева, Катулл был, как и его прославленный современник Цицерон, «застигнут ночью Рима»; он оказался на переломе двух эпох, переходе от Республики к Империи. Но политическая карьера Катулла не вдохновляла, хотя по внутренним убеждениям он был демократом и республиканцем. Сердцевиной интересов Катулла неизменно были поэзия, мир личных переживаний.



   КАТУЛЛ И «НЕОТЕРИКИ». В Риме он оказался душой кружка молодых поэтов, которых Цицерон назвал «неотериками», т. е. «новыми поэтами», или «модернистами»; в него входили Валерий Катон, Гельвий Цинна, Корнелий Непот. Катулла, самую колоритную фигуру этого кружка, любили за дружелюбие, открытость и остроумие.

   Неотерики вели богемный образ жизни. Было все: и любовные забавы с гетерами, и веселые ночные пирушки, и сочинение искрометных экспромтов, и тяжелое похмелье по утрам. На поэтических вечерах и застольях встречались не только поэты, но и политики, вельможи, люди разного социального статуса, объединенные любовью к изящной словесности. Иногда шумные собрания заканчивались тем, что разгоряченные вином поэты вступали в состязания: писали друг другу на восковых дощечках стихотворные импровизации, обменивались шутками, колкостями, эпиграммами. Небольшое состояние, которым владел Катулл, было быстро растрачено вследствие рассеянной жизни в Риме; его скромное имение также было заложено и перезаложено. В одном из стихотворений он говорит, что на него не дуют более приятные ветры, но «смертельный ветер», «целый ураган долгов».

   Неотерики были во многом новаторами, они внесли свежую струю в римскую поэзию. Реформировали поэтический язык, придав ему живость и гибкость, избавив от тяжеловесности и высокопарности, например Квинта Энния (III в. до н. э.), тяготевшего к эпосу, вознамерившегося, как мы помним, сделаться римским Гомером. Конечно, неотерики были «грекофилами», поклонниками всего эллинского. Они считали для себя непременными две веши: познания в стиховедении и отделку стиля.

   Неотерики ввели в римскую поэзию греческую метрику, а также мифологические мотивы. Новаторской была и общая направленность их поэзии.

   В центре поэтического мира Катулла – психологическая жизнь индивида. Воспевал он дружбу (amicitia). В Риме дружба понималась и ценилась, прежде всего, в ее общественном смысле, как единение на почве политических интересов, как гражданская добродетель. Для Катулла же дружба – это душевная близость, сердечная привязанность. В этом он близок Цицерону.

   Катулл славен, в первую очередь, своей любовной лирикой, поэтизирующей тонкие психологические переживания. Но это лишь одна сторона его наследия. Он – поэт широкого и разнообразного диапазона: и лирик, и «ученый поэт», и создатель «бранных стихов».



   «УЧЕНЫЙ ПОЭТ». «АТТИС». Катулл ориентировался на поэтов эллинистической эпохи, прежде всего на «александрийцев», таких, как Каллимах, Феокрит, которые группировались вокруг двора египетских царей Птоломеев. Александрийцы наряду с поэзией занимались наукой, осваивали любовно-мифологические сюжеты. Их произведения отличались высокой поэтической техникой. Катулл сделал переложение поэмы «Локон Береники» Каллимаха, а также выполнил вольный перевод эпиллия (т. е. малого эпоса) «Свадьба Пелея и Фетиды» неизвестного александрийского поэта.

   Разрабатывал Катулл мифологические сюжеты: пример тому – его самое крупное стихотворное произведение эпиллий «Аттис». Герой – юноша, оставивший светскую жизнь и ставший жрецом Кибелы, фригийской богини плодородия. Празднества в честь Кибелы носили характер оргий, во время которых жрецы богини, впадая в неистовство, подвергали себя оскоплению. Эти жрецы называли себя «галлами»; отсюда название стихотворного размера, использованного Катуллом, – «галлиямбы». Кибела вселяет в Аттиса безумие, и ют, находясь в помрачении рассудка, себя оскопляет. Когда же наступает просветление, юноша горько сожалеет о содеянном:

 

Все, что сделал, все, что было, вспоминает Аттис, дрожа,

Понимает ясным взором, чем он стал, куда залетел.

С потрясенным сердцем снова идет он на берег морской,

Видит волн разбег широкий. Покатилися слезы из глаз,

И свою родную землю он призвал с рыданьем в груди.

«Мать моя, страна родная, о родная страна!

Я, бедняк, тебя покинул, словно раб и жалкий беглец.

На погибельную Иду ослепленный я убежал».

 

   Стенания несчастного доходят до слуха безжалостной богини. Она распрягает львов, верно ей служащих, и посылает одного из них усмирить Аттиса:

 

Поспеши, мой друг свирепый, в богохульца ужас всели!

Пусть, охвачен темным страхом, возвратится в дебри лесов

Тот безумец, тот несчастный, кто бежал от власти моей.

 

   Лев загоняет юношу обратно в лесную чащу. Там он и остается, покорным Кибеле.

   Исследователи усматривают в сюжете поэмы как аллегорический смысл, так и автобиографические мотивы. Блок видел в «Аттисе» отзвук тревожных настроений Катулла перед лицом обостряющихся социальных конфликтов в Риме. Напомним, что поэт был современником заговора Катилины. Бытует и версия, согласно которой Катулл изобразил себя, неспособного вырваться из сетей безнадежной любви к Лесбии (о чем будет сказано ниже).



   «БРАННЫЕ СТИХИ». Катулл – поэт разносторонний. Он – мастер иронической инвективы, способен обрушиться на своих недругов, не стесняясь в словоупотреблении, что, впрочем, считалось в порядке вещей. В одной из инвектив он высмеивает самого Юлия Цезаря: стихотворение это проливает свет на образ жизни «золотой» молодежи.

 

В чудной дружбе два подлых негодяя,

Кот Мамурра и с ним похабник Цезарь!

Что тут дивного, эти же грязь и пятна

На развратнике Римском и Формийском.

Оба мечены клеймами распутства.

Оба гнилы, и оба полузнайки.

Ненасытны в грехах прелюбодейных.

Оба в тех же валяются постелях,

Друг у друга девчонок отбивают.

В чудной дружбе два подлых негодяя.

 

   Стихотворение – свидетельство вызывающих любовных похождений Цезаря, которые ни для кого не были секретом в Риме. Но еще более антипатичен Катуллу друг Цезаря Мамурра, начальник инженерных войск. Вообще, поэт не жалует изящным слогом тех, кто ему антипатичен: «У Эмилии рот и зад друг друга стоят»; «Эгнаций зубы мочой чистит»; «Галл, ты воруешь в банях, берегись плетей»; «Вы, кабацкие, отбили у меня девчонку, берегитесь». Его эмоции – откровенные, а то и просто неконтролируемые. Руфа, отбившего у Катулла любовницу, поэт хочет унизить: у него «козлом пахнет подмышками», он – «кровосмеситель», «путается с матерью и сестрой».

   Зачастую отношения между молодыми поэтами, друзьями Катулла, осложнялись соперничеством на литературной и особенно любовной почве. «Квинтий влюблен в Авфилену, – будь ему неладно», – сетует Катулл. Авфилене также достается, ибо она «берет, но не дает», «вдобавок блудит с родным дядей». Имея в виду какой-то любовный эпизод, его друзья Аврелий и Фурий посмеиваются над робостью Катулла: тот же им обещает: «Вот ужо я вам докажу, какой я мужчина».

   Но Катулл нежен к верным друзьям. Омрачение дружбы тяжело переживает. Этим Катулл напоминает Пушкина, писавшего: «Друзья мои, прекрасен наш союз». Страдавшего от измен, познавшего «жар души, растраченной в пустыне». Катулл с готовностью делит радость близких товарищей, он счастлив, что Септимий и его возлюбленная Акме – взаимны в страсти.

   С преувеличенным восторгом относится к более чем скромным поэтическим достижениям друзей. Сообщает другу Лицинию, что на поэтическом состязании он был так «зажжен» его блеском и остроумием, что даже лишился аппетита.

   Пушкин сделал вольный перевод одного из стихотворений Катулла, пронизанного светлой жизнерадостной тональностью:

 

Пьяной горечью Фалерна

Чашу мне наполни, мальчик.

Так Постумия велела,

Председательница оргий.

Ты же прочь, речная влага,

И струей, вину враждебной,

Строгих постников довольствуй:

Чистый мне любезен Бахус.

 

   Но, как отмечалось, самое значимое в лирике Катулла – цикл стихов, обращенных к женщине, которую он увековечил под именем Лесбия. Римские поэты имели обыкновение не называть имен тех красавиц, которых они воспевали, а укрывали их под поэтическими именами. Имя Лесбия было навеяно сравнением возлюбленной Катулла с Сапфо, прославленной поэтессой, уроженкой острова Лесбос. Катулл ценил поэзию Сапфо и сделал переложение знаменитого стихотворения: «Тот мне видится ровней богам». Но стихотворение переадресовано Лесбии, женщине, которую любил Катулл:

 

Тот мне зрится ровней богам, над ними

Тот, коль суждено, возвышаться может,

Кто тобой любуется то и дело, сидя напротив,

 

 

Сладкий слышит смех, что меня, беднягу,

Всех лишает чувств, – на тебя лишь только,

Лесбия, взглянул.