Жорж Дюби

Трехчастная модель, или Представления средневекового общества о себе самом

I. Политический кризис

 

Кризис королевской власти. Imbecillitas regis: у короля нет больше опоры. Метафора, которой пользовался автор «Жесты», встречается с той, которой пользовался Эльфрик, а на сто лет раньше — Альфред Великий. Это решительное ослабление монархии: «созерцатели», те, которые держат зерцало добродетелей, обращают его уже не к суверену, но к обществу. Таким образом мораль действия отрывается от королевской особы, и этот отрыв побуждает нащупывать в обществе те функции мудрости, военной доблести и щедрой плодовитости, которые до сих пор брал на себя король. Кризис, и притом внезапный.

Летом 1023 г., казалось, ничего не изменилось у франкского народа: в Ивуа на Маасе, на границе, отделявшей после Верденского договора Западное королевство от Лотарингии, два монарха, король Генрих Германский и король Роберт Французский, ведут беседу, обменявшись перед тем дружескими подарками; они блистают роскошью, демонстрируют друг перед другом свое великолепие, при них драгоценнейшие украшения из их сокровищниц; они говорят о мире, о справедливости и о защите святой Церкви. Как говорил об этом за два века до них Людовик Благочестивый. Но это лишь фасад. За ним уже все трещит. Через год разрушение становится явным. В Лотарингии — этом старинном королевстве, объединенном ныне с королевством Германским, где находится Камбре и его епископ, — после смерти Генриха герцог Фридрих, родственник Герарда (и Адальберона) отказывается признать преемника короля, поставленного немцами. Король Роберт пытается этим воспользоваться, вторгнуться в Австразию, захватить ее, по крайней мере романскую Австразию, область вокруг Меца, край Герарда и Адальберона. Он собирает свою армию в 1025 г., в то время, как самый могущественный из князей Западной Франции, Эд, граф Блуа и Труа, готовится захватить Бургундское королевство. В этот момент и выдвигает Герард постулат о социальной трифункциональности. В Компьене в 1023 г. он был рядом с королем, участвуя вместе с другими епископами в подготовке к всгрече в Ивуа и к широким действиям по установлению мира, которым эта беседа должна была положить начало. Теперь Герард, выбитый из колеи смертью своего патрона Генриха, без сомнения мечтает восстановить автономию Лотарингии; он посылает подношения Роберту, возможно, чтобы его остановить, и во всяком случае, чтобы завязать разговор. По правде сказать, в лотарингской части франкского пространства смута утихает быстро. До конца 1025 г. герцоги, и Герард вместе с ними, отправляются принести клятву верности в Ахен. Все возвращается к прежнему порядку.

Тогда как в каролингском государстве, которое в большей мере расшатано новшествами, то есть в Западном королевстве — в той части Европы, что оказалась тогда в авангарде подъема, — структуры государства, давно уже подорванные, рушатся. Когда Адальберон говорит в своей поэме о «молодости» короля Роберта, то это ирония: Роберт стар, немощен. Его трон тоже качается. Мы знаем это из других свидетельств, уже не риторических, а прямых, тех, что безжалостно доносят до нас акты королевской канцелярии1. Высокопарные воспоминания, украшающие преамбулы этих текстов, не прикрывают разрушений. Роберт Благочестивый озабочен прежде всего проблемами престолонаследия: его отец менее сорока лет назад стал королем Франции в результате того, что многие сочли узурпацией — и не забыли этого. Гуго Капет заложил основы династии, приобщив к королевскому сану своего старшего сына. Роберт последовал его примеру: он короновал своего первенца Гуго. В 1027 г. Гуго умирает. Удар не слишком тяжел: у короля есть еще сыновья, и на Пятидесятницу того же года святым миром помазывают тело второго королевича, Генриха.

Более серьезно, непоправимо другое: уменьшение, суживание власти монарха. Весь Юг королевства отныне обходится без суверена. Еще несколько лет назад граф Барселонский, испуганный наступлением мусульман, позвал на помощь короля Орлеана и Парижа; кто теперь подумал бы о таком к югу от Анже, от Солони? Южная Франция на полтора столетия стала страной без короля, страной князей, независимых в своем собственном «королевстве», как они это называют. В 1029 г. Адемар Шабанский сочиняет похвальное слово одному из них — «Великому» Гильому Аквитанскому; он признает за Гильомом, хотя тот и не миропомазан, добродетель исключительно королевскую — sapientia, мудрость. Правда, в возмещение такого ущерба, Роберт укрепил свою власть над другим подобным regnum, герцогством Бургундским, той частью бургундской нации, которая в ходе каролингских разделов попала под управление короля Западной Франции. Герцог Генрих умер вот уже более двадцати лет назад, не оставив сына. Он был дядей Роберта, который мечтал завладеть его наследством. И в конце концов он сломил попытки сопротивления. В 1017 г. ему удалось — не самому стать герцогом, но поставить во главе герцогства одного из своих сыновей. С тех пор он умножает прямые, существенные, успешные акции; Бургундия мало-помалу становится капетингской. Но это придаток, чужой мир. Важно же для Роберта его собственное «королевство», Franciа, где герцогом был его дед, страна франков к северу от Луары, к западу от Санса и Лотарингии. Этот край он удержать не может. Княжества усиливаются во Фландрии и во всем том регионе, где закрепились норманнские пираты. С этой стороны все потеряно. Есть угроза потерять и все остальное. Как обуздать графа Анжерского, прежде всего этого князя, самого непокорного, властвующего и над Блуа, и над Шампанью?

Может показаться, что в стране франков Роберт еще царствует как каролингский король, собирая вокруг себя время от времени, по большим христианским праздникам, властителей этого обширного края. Он смог это сделать в аббатстве Шелль на Пятидесятницу 1008 г.: приехали почти все епископы, как они это делали в былые времена по зову Карла Лысого. Здесь архиепископ Реймсский, архиепископ Гурский, семь из тринадцати епископов Реймсской провинции, и среди них Адальберон. В Компьене в 1023 г. то же стечение важных особ: граф Фландрский, герцог Нормандский, еще более многочисленные прелаты, епископ Камбрейский Герард, и они размышляют о мире, рах, и о законе, lex. Это те слова, что слышал Карл Великий. Но это конец. Изучая подписи на грамотах, составленных от имени короля, Ж.-Ф. Лемаринье смог с точностью датировать перемену 1028 годом; именно в это время Адальберон работал над своей поэмой или собирался это делать. Внезапно ассамблеи, на которых король выслушивает советы приближенных перед тем, как вынести свое решение, меняют облик. Епископы и графы появляются там лишь в исключительных случаях; вокруг суверена можно увидеть только людей рангом пониже, владельцев замков или даже простых рыцарей. Досточтимое публичное собрание, которое на протяжении многих поколений обеспечивало в стране западных франков связь между королем и всем его народом, в одночасье стало походить на семейный совет. Суверен отныне кажется одним хозяином дома среди прочих, беседующим в семейной обстановке со своими родственниками, своими прево, товарищами по охоте и сражениям, и просящим своих сотрапезников подкрепить их свидетельствами те акты, что выдает его канцелярия. В это же время формулировки этих актов освобождаются от налета театральности, унаследованного от каролингского величия: сама королевская грамота утрачивает ту торжественность, что отличала ее от частных документов. 1024—1028—1031: разительное совпадение между ослаблением монархии и провозглашением идеи социальной трифункциональности.

Франкские епископы больше не дают себе труда украшать собою королевский двор, потому что больше не видят в том выгоды для себя. Отныне очевидно, что Капетинг уже не в силах действенно защищать высокую Церковь. Епископам не на кого надеяться. Им приходится самим справляться с трудностями. Их собратья на Юге королевства давно к тому привыкли. Почему же, подобно им, не пойти дальше, не подменить собой короля и, будучи также миропомазанниками, не взять на себя защиту земного порядка? Открыто. Или хотя бы исподволь. Перед лицом все множащихся угроз (а самая тревожная опасность для прелатов — оказаться один на один с местными светскими властителями, с герцогами, с графами, с кастелянами) идеи сыплются со всех сторон. В замкнутом мирке людей высокообразованных, уверенных в собственной богодухновенности и продолжающих встречаться если не при королевском дворе, то на других собраниях - диспутах, слушающих собственные речи и охотно возражающих другим, разделенных на кружки, на кланы, в мирке, где священники наблюдают, как становятся все более многочисленными и дерзкими монахи, так как структуры Церкви, другой стороны всеобщей смуты, тоже меняются, — в этом мирке разгорается страстная, словообильная полемика. Предложения, контрпредложения. Идеологические новации внезапно обретают смелость. В этой сутолоке выковывается система Герарда и Адальберона. Завязываются узелки, стягивающие воедино тему необходимого неравенства, тему подобия между человеческим обществом и обществом ангельским и, наконец, тему трех функций. Эта система противостоит другим, заклеймленным в пылу споров как ловушки Сатаны, способствующие распространению беспорядка. Модель, заключавшая в себе постулат трифункциональности, была провозглашена в противовес трем соперничающим моделям, также выстроенным для того, чтобы возместить слабость капетингской монархии, играющим на этой слабости и ставящим на нее; речь идет о модели еретической, модели мира Божьего и модели монашеской.




1 Эти тексты вновь использованы в: I.F. Lemarignier, Le gouvernemenl royal aux premiers temps capetiens, Paris, 1965.
Просмотров: 5474