Тимур родился близ Самарканда, в бывшем царстве Чингисова сына, Чагатая. Народы Востока глубоко запомнили роковую ночь на 9-е апреля 1336 года. Он родился, как говорит предание, с куском запекшейся крови в руке и с белыми как у старца волосами. По женской линии он принадлежал к потомству Чингиса, но отец его, один из многочисленных потомков чагатайских князей, не мог оставить ему большого имущества. С ранних лет Тимур обнаружил неодолимую силу воли и властолюбие. Будучи ребенком, он заставил товарищей своих детских игр присягнуть себе в послушании и верности. Никто из них не равнялся с ним в силе и ловкости. Первые годы его жизни прошли в подвигах мелкого грабежа и разбоев, доставивших ему славу бесстрашного наездника. Восточная фантазия внесла в эти темные годы Тимуровой молодости те же подробности и те же преувеличения, какими наполнены сказания о молодости других азиатских героев. Тимур выступил на театр всемирно-исторической деятельности в летах зрелого мужества, одолев множество противников, столько же незначительных по объему власти, как и он сам. В этих постоянных трудах и войнах приготовился он к роли, которая ему предстояла впереди В 1371 г, следовательно, когда ему было 35 лет от роду, он уже владел землями от Каспия до Маньчжурии и держал на престоле чагатайском подвластного ему потомка Чингисова с бесплодным титулом великого хана. Влияние его простиралось на большую часть земель, завоеванных прежде Монголами. Князья Кипчакской Орды, владычествовавшей над Россиею, призывали его посредником в своих распрях. Он поставил над ними Тохтамыша; но Тохтамыш не был благодарен. Несколько лет спустя, он сделал попытку сбросить с себя иго Тимура. Борьба была неравная. Пред началом решительной битвы из рядов Тимуровых выступил старый шейх Береке, произнес молитву и, взяв горсть пыли, бросил ее в войско врагов. «Да омрачится лицо ваше стыдом поражения», - сказал он. Разбитый близ Волги кипчакский хан бежал, собрал новое войско и в 1395 году снова встретился с Тимуром на Тереке. Тимур одержал еще кровавую победу и сокрушил окончательно силы своего противника. Для России наступила грозная година испытания. Куликовская битва казалась, по-видимому, бесполезным напряжением народных сил. Что был Мамай в сравнении с Тимуром! До нынешнего Ельца дошел Железный Хромец, как называют его наши летописи, и остановился. Восточные летописцы приписывают его нерешимость идти далее огромным богатствам, которые он будто бы уже награбил в этом походе. Но православная церковь празднует 20-го августа, день перенесения Владимирской Божьей Матери в Москву и отступления Тимурова. Конечно, Тимура испугали не военные приготовления князя Василия Дмитриевича, готовившегося умереть за народ свой, и не насытили сокровища, найденные им в степях юго-восточной России. Но с тех пор Тимур не касался более пределов Европы; театром его подвигов стала исключительно Азия. Я уже сказал, что не могу входить в биографические подробности о Тимуре; но если бы даже для нашей беседы было отмерено более времени, то и тогда я не счел бы нужным утомлять ваше внимание однообразными подробностями разорения и опустошения стран, куда он являлся, как кара Божия. Укажу только на характеристические черты, которые познакомят вас с образом войны и с личностью Тимура. Персия, по географическому положению своему, должна была прежде других стран обратить на себя внимание вождя чагатайских татар и подпала под его владычество. В многолюдном, цветущем торговом городе Испагань вспыхнуло восстание против победителей. Тимур возвратился, взял город с бою и памятником своим оставил на площади испаганской пирамиду, сложенную из 70000 человеческих черепов. Такие пирамиды расставил Тимур по значительнейшим городам Азии. Еще более горькая участь постигла Багдад, великолепнейший город магометанского Востока, некогда столицу калифов Абассидов. Он осмелился противиться Тимуру и заплатил за эту отвагу гибелью почти всего своего населения. Часть жителей погибла в волнах Тигра; из черепов тех, которые пали под ударами Тимуровых воинов, выстроено было сто двадцать небольших башен. Но все эти ужасы едва ли могут сравниться с тем, что испытала Индия. Тимур избрал тот же путь, которым некогда шел завоеватель другого рода, Александр Великий. В Пенджабе и в Гангесской Долине до Дели не осталось целого города или селения. Груды развалин и трупов свидетельствовали о недавнем проходе татарских войск. Дели слыл тогда богатейшим городом Индии. Готовясь к приступу, Тимур вспомнил, что в лагере его сто тысяч пленников, которых он прежде собрал для осадных работ. Он дал приказание немедленно предать их всех смерти. Приказание это было в точности исполнено. В самом Дели погибло несколько сот тысяч человек. На возвратном пути из Индии Тимур увел с собою до миллиона взятых там рабов, между прочим он приказал брать всех ремесленников и всех ученых. В этой свирепой душе таилось какое-то, можно сказать, мистическое уважение к науке. Театром дальнейших подвигов такого же рода была Сирия и владения турецкого султана, грозившего в то время Европе. Дамаск и Алеппо исчезли на время из списка значительных городов азиатских. Жители их были избиты или отведены в рабство в глубь степей Средней Азии. В большей части завоеваний Тимура трудно заметить какую-либо определенную политическую цель. Можно подумать, что им руководила безотчетная страсть к разрушению. Разорив богатую страну, срыв до основания города, потоптав копытами коней своих ее жатвы, настроив пирамид из отрубленных голов, он шел далее, не заботясь о прочном утверждении своей власти в оставленной им безобразной пустыне.

Встреча его с Баязидом принадлежит к числу великих событий всеобщей истории. Оба они носили один и тот же тип восточного завоевателя. Но Баязид недаром коснулся европейской почвы и принял от нее влияние. Он думал об основании крепкого, опирающегося на надежные учреждения, государства. Еще до начала войны, между Баязидом и Тимуром возникла любопытная переписка, где истощены были все, допускаемые восточными дипломатическими формами, ругательства. За эти оскорбления должны были поплатиться жители Малой Азии. Первый город Баязида, на который пали удары Тамерлана, был Сиваш, взятый после довольно долгой осады, при которой показали особенное искусство монгольские инженеры. В этом отношении Тимур был великий человек, истинный художник. В войске его было несравненно более порядка, чем в войске Баязида, он ввел разделение на полки, ввел однообразие одежды и многое другое, что впоследствии вошло в употребление у европейских народов. Сиваш пал перед осадным искусством монголов. Жители его, магометане, были большею частью истреблены или отведены в рабство; но еще более страшная участь постигла 4000 армянских всадников, которые защищали город в соединении с турками. Они были погребены заживо. Дальнейших подробностей казни я не смею приводить, ибо они слишком ужасны. На полях Ангоры (Анциры), где некогда Помпеи одержал победу над Митридатом, сошлись лицом к лицу Баязид и Железный Хромец. Произошла одна из величайших битв, о которых помнит история. В деле было более миллиона ратников, пришедших из самых отдаленных стран. Тимур привел с собою дружины всей Азии; в войске Баязида находилось 20000 сербов-христиан, которые составляли лучшую, передовую рать, за ними стояли янычары, набранные из пленных христианских детей, и уже за янычарами следовали настоящие турки. Христианской кровью думал Баязид купить себе победу. Он был разбит наголову. Есть какое-то мрачное и поэтическое величие в рассказе о свидании Тимура с Баязидом. Тимур принял его, сидя на ковре. «Велик Господь, - сказал он, - даровавший полмира мне, хромцу, и полмира тебе, больному; ты видишь, как мало в глазах Господа земное величие». Вся беседа их была проникнута скорбью. Тимур не ругался над павшим врагом, слова его исполнены грустного сочувствия к судьбе побежденного. Рассказы позднейших писателей о том, что он заключил Баязида в клетку и обходился с ним жестоко, лишены всякого правдоподобия. Ни один современник не упоминает об этом. Напротив, мы имеем верные свидетельства, что Тимур до конца своей жизни обходился с султаном с должным уважением. Кроме восточных рассказов, у нас есть рассказы европейцев, которые были свидетелями этой битвы. Между прочим, при дворе Тимура находились в то время послы кастильского короля Генриха III. Европейские народы смотрели на анцирского победителя, как на своего избавителя от турок, и в самом деле нашествие Тимура на 50 лет отсрочило падение Константинополя и остановило надолго успехи турецкого оружия. В 1403 г. Генрих III отправил к Тимуру новое посольство, при котором состоял придворный дворянин Гонзалец де Клавиго, оставивший любопытный дневник своего путешествия. Послы эти не застали уже Тимура в Малой Азии и должны были ехать к нему в столицу его, Самарканд. Земли, через которые лежал их путь, носили еще свежие следы недавних опустошений. Особенно поразительно описание Тавриза, где правил за Тимура сын его, Миран-шах. Город был весьма богат и принадлежал к числу складочных мест азиатской торговли, но развалины огромного, славного на целом Востоке дворца и других великолепных зданий обличали присутствие татар. Виновником в этом разорении был, впрочем, не сам Тимур. Сын его, Миран-шах, с какою-то детскою, безумною радостью разрушал древние здания и тешился при виде пожаров, так что отец должен был, наконец, остановить его. Далее Клавиго встретил множество пирамид из человеческих голов, свидетельствовавших о победном шествии Тимура. Замечательно также описание города Самарканда. Город этот был обязан своим быстрым возвышением воле Тимура. Клавиго нашел в нем многочисленное, со всех краев Азии насильственно сведенное население. Здесь поселены были ученые художники и ремесленники, которых Тимур привел с собою из далеких, завоеванных им стран. Магометане жили рядом с индийцами и поклонниками огня. Клавиго с удивлением рассказывает о великолепном дворе и дворце Тимура, и об орде или летнем стойбище его, которое состояло из 20000 разбитых юрт, т.е. палаток. Часть юрт была покрыта снаружи парчами, внутри украшена драгоценными камнями, добытыми в походах. Когда Тимур принимал Клавиго, он был уже в преклонной старости, едва мог сидеть и с трудом мог поднять глаза на посла. Но в хилом теле жила еще крепкая и свирепая душа. Железный Хромец предпринимал в это время поход на Китай. Он собрал вождей своих и сказал им: «На душе моей и вашей много грехов; много мы пролили крови магометанской; пора смыть ее другою, более угодной Господу кровью; пойдем избить китайских язычников». Другое любопытное описание, оставленное европейцем, принадлежит немцу Шильдпергеру. Он был родом из Мюнхена и находился оруженосцем в службе у одного из рыцарей, участвоваших в несчастной для христиан битве при Никополисе (1395), в которой Баязид разбил наголову Сигизмунда Венгерского. Турки изрубили большую часть своих пленников. Шильдпергера спасла его молодость. Он поступил в свиту султана, был при нем в сражении анцирском и вместе с ним попал в плен к татарам. Он пережил Баязида и Тимура, служил сыновьям последнего, потом продавал свою службу разным магометанским князьям и возвратился в Европу после 22-летнего скитания по Востоку. Шильдпергер был грубый и необразованный немецкий наемник. Он торговал своею кровью и без зазрения совести проливал чужую. Рассказы его носят отпечаток этого бесчувственного равнодушия. Он спокойно передал своим читателям ужасы, которых был сам свидетелем, или слышанные от других. Между прочим и у него есть следующий рассказ: однажды жители города, навлекшего на себя гнев Тимура, выслали для умилостивления его детей своих. При виде этих малюток, шедших с песнями из Корана ему навстречу, в Тимуре разыгрался дух истребления. Он помчался на них на коне своем и приказал своей коннице следовать за ним. Несчастные родители, стоявшие на городских стенах, были свидетелями гибели детей своих, потоптанных татарскими конями. Случай этот, вероятно, повторился несколько раз. Шильдпергер рассказывает его об Испагане; магометанские историки - о каком-то из городов Малой Азии.

Я уже заметил, что в деятельности Тимура не должно искать господствующей, основной политической мысли. Похвалы некоторых новых историков, например, Гаммера, которые видят в Железном Хромце основателя какой-то особенной цивилизации, очевидно, натянуты. Где следы и признаки этой цивилизации? Тимур был одержим ненасытимою жаждою деятельности, но у него не было определенной и ясно осознанной цели. Законы, им изданные, не доказывают противного. Они могли скрепить временное, на одной силе основанное могущество, но не могли упрочить существования настоящего государства. Всё, что в состоянии сделать одна сила - было сделано Чингисом и Тимуром. Поэтому подвиг их был более разрушительный, нежели творческий. Внешняя сила принадлежит к числу великих деятелей всеобщей истории, но деятельность ее ограничивается исполнением. Там, где она не соединена с плодотворными идеями, ее произведения непрочны и бесполезны. Персы недаром называли Тимура ненасытным, вечно стремящимся и никогда не достигающим. В нем самом было смутное, но возвышенное понятие о значении науки и, следовательно, мысли. Он охотно беседовал с учеными, знал исторические предания Востока и Запада, уважал астрономию и презирал астрологию. Счастие и несчастие человека зависит, сказал он однажды, не от положения звезд, а от воли Того, Кто создал и звезды и человека. Жестокая душа проглядывала, впрочем, даже в богословских прениях его. Он любил смущать собеседников своих опасными вопросами. При зареве алеппского пожара, при криках погибавшего населения он равнодушно вел ученый разговор с тамошними муллами. «В битве под Алеппо, - спросил он у них, - пало много моих и ваших воинов, которые из них достойны рая?» «Те, которые пали с верою в Бога», - отвечал умный муфти.

Тимур умер в 1405 г. Не прошло ста лет по его кончине, а государство его уже рушилось. Только в Индии уцелели его потомки, окруженные внешним блеском власти, но бессильные, лишенные даже личной свободы преемники Великого Монгола. В других частях Азии Тимуриды были вытеснены местными династиями. Когда Тимур предпринимал новый поход, он говорил о врагах своих: «Я повею на них ветром разрушения». Ветер разрушения повеял на его собственное дело и на род его. Единственным следом завоеваний, наполнившим громом своим последние десятилетия XIV в., остались пирамиды из черепов человеческих. К этим памятникам можно еще прибавить безлюдные пустыни, которые образовались в странах некогда цветущих и населенных. Вспомните о степях нынешнего Туркестана. Огромные развалины городов, остатки водопроводов свидетельствуют, что не природа положила на эти земли страшный и дикий характер, каким они теперь отличаются. Здесь прошли монголы. Человек легко привыкает к опасностям, которыми грозит ему природа. Он строит новое жилище у подножия вулкана, на лаве, поглотившей его отца; он не уступает морю, подверженного беспрестанным наводнениям, но выгодного для торговли берега, и смело ставит свой дом на развалинах другого, смытого волнами. Корысть и другие побуждения удерживают его даже там, где вечно царствует зараза. Взгляните на Новый Орлеан и на Батавию. Но монголы и татары действовали с большим успехом, чем вулканы, море и мор. Есть земли, в которых, по-видимому, навсегда остался след их опустошений. Они утратили даже природное плодородие, каким славились прежде.

Приведенный мною выше отзыв венецианца Марко Поло может и теперь служить характеристикою монгольских врагов. Монгол вернулся в родные степи, из которых вывел его Чингисхан. Он снова живет в войлочной юрте своей, пасет свое стадо и забыл о той своей роскоши, с которой познакомились его предки в XIII и XIV столетиях. Пора Чингиса и Тимура прошла как сон. По-прежнему раздается в монгольских степях унылая, хватающая за душу песня, в которой иногда звучат отголоски минувшей славы и надежда на новые подвиги, на новое величие. Надеждам этим не суждено больше сбыться. Если бы поднялась снова такая личность, как Чингис или Тамерлан, и позвала народ свой к изведанной уже деятельности, усилия ее неминуемо должны сокрушиться о новые исторические условия. Куда повел бы теперь свое ополчение честолюбивый вождь степных племен? На юг, к Индии, постоянной цели восточных завоевателей? Но там образовалась стена более крепкая, чем Гималайский хребет. Там встретит он не прежних, способных только к страдательному мужеству индийцев, а твердые сипайские полки под начальством английских офицеров. Двинется ли он другим, знакомым уже путем к западу? Но его ждет здесь крепкое христианское, образованное государство, пережившее с честью долгий период своего исторического искуса. Напор монгольский не страшен более России, еще недавно одолевший завоевателя более грозного, чем великие ханы. Бывшие властители наши должны в свою очередь испытать русское влияние. Но Россия платит им не гнетом за гнет. Христианское государство вносит в юрты дикарей истинную веру и неразлучные с ней образованность и гражданственность. Нашему отечеству предстоит облагородить и употребить в пользу человечества силы, которые до сих пор действовали только разрушительно. Начало уже сделано. В 1813 и 1814 г. изумленная Европа видела в числе избавителей своих от французского ига башкира и калмыка, стоявших рядом и за одно дело с самыми благородными и просвещенными юношами Германии.