Религия северных славянских племен вскоре после отделения их от южных сородичей претерпела целый ряд существенных изменений. Изменения эти нашли отражение в языке, в обрядности, а отчасти и в преданиях славянских народов. Наиболее существенным из них следует признать своеобразный «патриархальный переворот» в пантеоне. Поскольку он захватил и предков словенцев, можно датировать его первой (не второй) половиной VIII в., временем прежде начала обращения хорутан.
В VI–VII вв. древнеславянская религия сохраняла еще ряд матриархальных в своей основе черт. Пережитки их особенно мощны у южных славян, чья культура перешла к христианским основам почти что из этого первозданного состояния. Но следы первоначального сохраняются у всех славянских народов. В ту эпоху с почитанием верховных мужских божеств – Перуна и Велеса – соседствовал не менее выразительный культ богини-матери, Земли, Додолы. Она могла почитаться как супруга обоих богов-соперников, и потому отношение к ней не зависело от «перунического» или «велесического» построения пантеона. Жрицы Земли, ведьмы, составляли не слишком почтенный в патриархальной общине, но все же влиятельный разряд языческого «духовенства». Они играли важнейшую роль во многих общинных обрядах. Кульминацией культа плодородия в те века все еще служило ежегодное человеческое жертвоприношение Земле, память о коем сохранили все славянские культуры. Приносимый в жертву молодой воин рассматривался как заместитель связанного с Землей особыми узами владыки-князя.
Ясно, что к концу VII в., в военизированном дружинном обществе, при укрепившейся власти князей, матриархальный культ становился вопиющим анахронизмом. В первой половине VIII в. на всем пространстве северных славянских земель, включая на юге и Хорутанию, происходит его крушение. Проявлением этого «переворота» явился распад самого единого образа богини-матери. Почитание «Матери Сырой Земли» сохранилось лишь как элемент народного, сельского культа. Древнее имя жены громовержца «Додола» удержалось у южных славян и далеко на востоке, где его позднее заимствовала мордва.[1728] Осталось оно именем верховной богини и у польских полян (Дзидзилля). Но отдельные ипостаси «Великой Матери» повсеместно отделяются друг от друга и даже противопоставляются друг другу. «Официальное», почитаемое всеми божество теперь отличается от гневных, губительных ипостасей древней хозяйки природы.
Суровая богиня, покровительствующая женскому труду и обеспечивающая влагой плодородие почвы, чтилась отныне под именем Мокоши. О происхождении этого образа речь уже шла. У разных славянских племен Мокошь чтили в разной степени. Но известна она всем северным славянским народам и некоторым южным славянам.[1729]
У западных и части восточных славян появилась особая богиня смерти Марена, с которой теперь и связывались сезонные обряды жертвоприношения. Марена воспринималась именно как владычица Зимы и Смерти, а праздник, завершаемый жертвоприношением – как победа над ней. Она сливалась с более древней Марой (Морой), тоже божеством смерти.[1730] Жертвоприношение «Марены» являлось победой над губительной ипостасью женского божества, над приносимыми им невзгодами. Одновременно оно повторяло миф о громовержце, испепелившем свою неверную жену Мору. Соответственно, мужская сезонная жертва у многих племен заменяется женской. По припоминаниям в чешских обрядовых песнях, некогда при «проводах» зимы в жертву приносили «девушек, прекрасных паненок». Но уже вскоре за них стало «умирать» чучело Марены, предаваемое сожжению, «поджариванию».[1731] Жертвоприношение Марены, или Моры, Мары, совершалось около весеннего равноденствия или летнего солнцестояния.[1732]
Баба Яга. Художник И.Я. Билибин
Еще одной обособленной ипостасью древней богини явилась Яга (Баба Яга).[1733] Имя ее означает «кошмар», «ужас». Она – преимущественно сказочный персонаж, чаще враг, чем помощница героя. Яга воспринималась как лесная колдунья, людоедка, предводительница и наставница ведьм. Представлялась она в ужасных, отвратительных обличьях. О религиозном почитании Яги ничего достоверного неизвестно. Оно осталось прерогативой узкого круга ведьм.
Распад древнего образа богини-матери сопровождался упадком влияния ее почитательниц, ведьм. На местах ведьмы сохранили известный авторитет. Они, как женщины-жрицы, по-прежнему играли важную роль в некоторых обрядах, связанных с плодородием. Но их «ведение», и без того обществом осуждаемое, теперь стало подвергаться прямым гонениям. Позднее у восточных славян разоблачение и преследование ведьм являлось прерогативой волхвов.[1734] Языческая «охота на ведьм» отразилась в ритуале сожжения ведьмы (Мары), известном у восточных славян.
Явления в духовной жизни первобытных «язычников» обычно выглядят с многовекового расстояния как некий растянутый, «естественный» процесс. Но любой естественный процесс – на самом деле совокупность конкретных фактов. Особенность данного случая заключается в том, что эти факты могут быть отчасти реконструированы. Чехия – один из важных центров «переворота», судя по тому, что именно здесь прочнее всего сохранились обряды в честь Марены и память об их первоначальном содержании. И именно здесь средневековые предания сохранили возможную память о самом ходе событий. Их отражает сказание о «войне полов» – юношей и девушек Чехии – на заре истории династии Пржемысловичей. Подробнее речь об этом пойдет далее. Здесь отметим, что прямое столкновение женщины и мужчины из-за княжеской власти вполне могло вылиться в общий «патриархальный переворот». Более того, такой «переворот» в одном княжестве, где обычаи были более всего «матриархальны», вполне мог вызвать цепную реакцию по соседним славянским землям. Хорутания прилегает к Чехии с юга, другие западнославянские земли – с севера и с востока. Чехия как первый очаг «переворота» выглядит убедительно.
Следствием того же «переворота», как и общего укрепления патриархата, могло явиться и более широкое распространение обычая самоубийства жены после смерти мужа. В 747 г. о нем у западных славян пишет известный просветитель Германии Бонифаций. Он утверждает, что у «винедов» «жена после смерти своего мужа отказывается жить. И достойной похвалы считается у них жена, когда она собственной рукой предает себя смерти и сгорает на одном костре со своим мужем». Любопытно, что этот обычай Бонифаций приводит в пример распутству короля-христианина. «И винеды, гнуснейший и наихудший род людей, – подчеркивает проповедник, – со столь великим усердием блюдут взаимную супружескую любовь».[1735] Ясно, что «гнуснейший и наихудший» – просто риторика, чтобы подчеркнуть противопоставление. Бонифаций скорее хвалит здесь язычников. В его рассказе обращает на себя внимание то, что как и Маврикий почти за два века до того, Бонифаций не говорит ни о каком насилии. «Достойная похвалы», – очевидно, не каждая. Но «похвала», – то есть прямое поощрение со стороны общины подобных действий, – при общинном строе уже почти что принуждение.
Остатки таких жертв найдены на словацком «аваро-славянском» кладбище VII–VIII в. в Прше. На самом деле это могильник славян, воспринявших обряд трупоположения – аварских всаднических погребений здесь нет, как нет и могил с оружием. В одном погребении вместе положены женщина и мужчина, связанные между собой кожаным поясом. В другом – в могилу погребенного сидя мужчины положили вместе с подношением в сосуде голову женщины. Однако это лишь два случая, в других могилах ничего похожего нет. Обычай погребать принесенных в заупокойную жертву женщин в одну могилу с мужем славяне едва восприняли – у авар. Те, по кочевническому ритуалу, погребали вместе со знатными людьми их жен и рабов. На аваро-славянском (без кавычек) кладбище VII–IX вв. Нове Замку имеется несколько двойных и тройных захоронений. В одном, самом большом погребении, лежали семеро покойников. Вместе с тем сам обычай принесения жены в жертву над прахом мужа, как видно из сообщения Бонифация, распространился широко и среди самых разных славян. Следы его обнаружены среди редких находок остатков трупосожжений в долине Хафеля.[1736]
К VIII в. относятся и некоторые другие новшества в славянской религии и мифологии. Не менее важным, чем «патриархальный переворот», явилось распространение среди славян «дуалистических» мифов о сотворении мира. Восприняты они были через болгар или хазар. Отголосок этих мифов мы находим у восточных славян уже в XI в. Русские волхвы рассказывали следующий миф о появлении человека: «Бог мылся в бане и, вспотев, отерся тряпьем, и скинул его с небес на землю. И поспорили сатана с Богом, кому из нее сотворить человека, и сотворил дьявол человека, а Бог душу в него вложил. Потому-то, если умрет человек, в землю идет тело, а душа к Богу».[1737] Волхвы как будто отождествляют с известным им от христиан «дьяволом», «антихристом», «сатаной» – властителя загробной «бездны» и дикой природы, Велеса. Это его капище некогда располагалось на месте Ярославля, откуда помянутые волхвы и вышли. Следует отметить, что известен и другой сходный восточнославянский языческий миф – люди рождаются оттого, что бог Род «мечет на землю груды» с «воздухов».[1738]
Данный миф о судьбе мертвых содержит явные отзвуки полемики волхвов с распространяющейся по периферии славянского мира, особенно у южных славян, практикой трупоположений. Кремация освобождала тело от власти сил подземного мира. Соответственно, наряду с представлениями о едином загробном мире во власти Велеса-Трояна появилась идея небесного пребывания или небесного суда. Погребение в землю праха предстает тогда как некая «компенсация» темному божеству. Здесь можно увидеть след знакомства с более развитыми религиями – или внутреннего развития самой славянской. В любом случае, подобные концепты не разошлись широко. Характерно, что носителями их выступают северные волхвы, хранители наиболее сложного в славянском языческом мире велетского наследия.
Создание мира и человека предстает в таких мифах как результат вражды-сотрудничества небесного (то есть «белого» Перуна или Рода) и подземного («черного» Велеса) божества. Последний в виде «черного гоголя» плавает по первозданному океану, куда к нему спускается небесный бог. По приказу «белого» «черный» достает со дна моря скрытую в его недрах землю. Как в других славянских мифах, жизнь на земле зарождается от высечения (здесь братьями-соперниками) огня-молнии. Часто повторяется легенда, согласно которой «дьявол» «изрыл» гармонично созданную небесным собратом землю.[1739] Ее языческая древность удостоверяется эпитетом подземного бога – ?ьrtъ, чёрт, «роющий», откуда местные названия типа «Черторыя», отмеченные и у западных, и у восточных славян.[1740]
Следует отметить, что «дуализм» уже у тюрок мало соответствовал своему первоисточнику – древнеиранским представлениям о борьбе доброго и злого богов. Боги-создатели у славян воплощали скорее хаос и порядок, опасность и благополучие, смерть и жизнь – но не добро и зло в прямом, обычном понимании. Другое дело, что на земном уровне противостояние богов повторялось в подвигах героев, борцов со змеями-разрушителями. Слово «чёрт» распространилось и у тех племен, которые поклонялись преимущественно Велесу. Лишь во времена христианства чёрт был отождествлен с дьяволом. Совсем не исключено, что волхвы XI в. на самом деле говорили «чёрт» там, где летописец или его информатор перелагали «дьявол», «сатана», «антихрист». Языческое понятие «чёрт», в отличие от ученых именований врага рода человеческого, в Средние века старались не употреблять.
Некоторое развитие претерпела низшая мифология славян. По мере становления славянской культуры, для которой вообще характерен интерес к окружающей природе, появлялись новые образы природных духов. Такие новые духи обладали более узкой, чем их предки, «специализацией», сферой деятельности. Так, у западных и восточных славян распространились поверья о леших, лесовиках – особых духах лесов.[1741]
От VIII в. сохранилось уже немало, по сравнению с предшествующим периодом, новых славянских капищ. Расположены они на Волыни (Бабка, Хотомель), Смоленщине (Кушлянщина), в полабских землях (Бранденбург – Бранибор), Польше (Гнезно, Добжешуво), Закарпатье (Рухотин).[1742] Часто (Хотомель, Бранибор, Гнезно) капища строились в центре градов или по соседству с ними. В других случаях – как особые укрепления, знак возрастающей самостоятельной мощи служителей языческих богов. Такая ситуация могла возникать и тогда, когда вождь племени оставался прежде всего «владыкой», верховным жрецом. Укрепленные капища служили и убежищами для жителей сельской округи. Здесь беглецы могли рассчитывать на защиту своих богов.
В Хотомеле, воздвигнутом на месте капища VII в., новое святилище располагалось в центре града. Оно представляло из себя площадку со стоячим идолом и ямами-жертвенниками. В центре Гнезна обнаружены следы ритуальных костров на каменной площадке. На них сжигались растительные и животные жертвы. Наконец, браниборское святилище, посвященное богу загробного мира Триглаву, местной ипостаси Велеса, располагалось на холме рядом с градом.
Городище Бабка – капище второго типа, само являвшееся небольшим градом. Оно служило соседнему неукрепленному селу. Округлую площадку святилища на песчаной возвышенности защищали неглубокий, прерывистый ров и перед ним вал. И во рву, и на валу жгли ритуальные костры. Само святилище занимало площадь более 700 м2. По периметру находились жертвенные ямы. Центром капища служил столбовой идол диаметром около полуметра, вкопанный на 0,7 м в землю. Перед ним сжигали жертвы – по крайней мере, какую-то часть. Среди жертв были животные, растительные дары в горшках. Но отмечена и человеческая жертва – прах в урне, зарытый прямо на площади священного града, в его южной части. Не исключено, что это была строительная жертва, принесенная при закладке капища – явление, отмеченное и фольклористами, и археологами.
Святилище в Рухотине устроено на крутом склоне холма. Склон перерезали валом в виде дуги, за которым поставили идола на каменной площадке и вырыли небольшую жертвенную яму. В ней сжигали приношения в горшках.
Кушлянщина – одно из древнейших «болотных городищ» древней земли кривичей. Такие святилища обычно устраивали на островках и мысах среди болот, защищенных самой природой. Гораздо реже их насыпали искусственно. Болотные грады были идеальным, почти недоступным для врага укрытием, – но в первую очередь служили местом поклонения богам. Кушлянщина представляет собой круглую площадку, защищенную двумя линиями валов.
Одно из самых выразительных капищ VIII в. – Добжешуво в Свентокшицких горах, к северо-западу от Сандомирского Повисленья. Это большое (около 3200 м2) городище, защищенное четырьмя прерывистыми линиями валов. Три из них, овал за овалом, опоясывали град, четвертая отделяла его от гор. Валы воздвигались на каменной основе и в высоту достигали 2 м. На капище сохранилось большое число священных камней, которым и воздавалось поклонение. Главным был камень с выбитыми кругами в центре града. Но по всей площади и даже на валах стояли большие камни округлой формы или стелы без изображений. Жертвенниками служили тоже разбросанные по граду каменные «ящики». На валах, перед камнями-«идолами», жгли ритуальные костры. Главный алтарь на каменном фундаменте находился на западе укрепления. Рядом с ним обнаружена керамика – след жертвоприношений и ритуальных трапез. Град служил сразу нескольким окрестным селам, целому племени, и логично сделать вывод, что у каждого рода здесь имелся свой покровитель и свой жертвенник. Археологам удалось установить даже примерную дату начала ритуалов в святилище – 795 г.
Укрепление языческой религии, связанное с укреплением власти князей-владык, затрудняло славянам восприятие христианства. Попытки проповеди в среде западных славян в те годы редко бывали успешны. Восточные же еще оставались почти незнакомы с христианством. Пусть слова Бонифация о «гнуснейшем и наихудшем роде» – риторическая фигура, призванная покрепче пристыдить распутного адресата (даже худшие язычники ведут себя достойнее!). Но она отражает общее отношение епископа к славянам, которые оставались в основном глухи к его проповедям. Еще около 720 г. Бонифаций писал в своих «Загадках, посланных сестре» о «грубом народе славян», который «всегда любил» невежество, – как и «край германский».[1743] Лишь отдельные группы северных славян – чехи, днепровские поляне, – как увидим далее, начали знакомиться с новой верой в VIII столетии. И в самом конце VIII или даже уже в начале IX в. впервые примет крещение восточнославянский князь. Однако до подлинного обращения славянского севера остаются еще два века.