Фаза надлома, которой мы уделили столько внимания, в Европе хронологически совпала с эпохой Возрождения – временем, которое принято считать «расцветом культуры».
   Как видно из приведенных примеров, а все прочие им не противоречат, эту фазу снижения пассионарного напряжения трудно считать «расцветом». Во всех известных случаях смысл явления заключается в растранжиривании богатств и славы, накопленных предками. И все же во всех учебниках, во всех работах, во всех многотомных «историях» искусства или литературы и во всех исторических романах потомки славят именно эту фазу, прекрасно зная, что рядом с Леонардо да Винчи свирепствовал Савонарола, а Бенвенуто Челлини сам застрелил из пушки изменника и вандалиста – коннетабля Бурбона.
   Очевидно, широкий диапазон поступков, от подвигов до преступлений, действует на эстетические струны души исследователя и романиста. А поскольку каждому человеку свойственно помнить светлые полосы спектра и забывать темные пятна, потому-то и называют эти жуткие эпохи «расцветом».
   Чаще всего такой «расцвет» вызывает реакцию – стремление к ограничению распрей и убийств. Этому стремлению способствует и то обстоятельство, что представители популяции индивидуалистов столь интенсивно истребляли друг друга или гибли во внешних войнах, манивших их богатой добычей, что процент их снижается и тогда один из них, победивший, слегка модифицирует принцип общежития, заявляя: «Будь таким, как я».
   Возникает общезначимый идеал новой фазы. В некоторых случаях идеал – персона, чаще – это отвлеченный идеал человека, на которого следует равняться и которому надо подражать. В том и другом случаях смысл дела не меняется, а вариации соотношения между физическим и моральным принуждением для этнологического анализа несущественны.
   В Англии общезначимым стал идеал джентльмена; в Византии был идеал святого; в Центральной Азии – идеал богатыря; в Китае – просвещенного крестьянина, грамотного, читающего философские книги. Римляне сделали идеалом своего первого императора – Октавиана Августа и сказали: «Вот идеал, ему надо подчиняться». А когда Октавиан умер, его заместил следующий, причем было предложено даже переменить название месяцев, первый месяц (июль) они назвали в честь Юлия Цезаря, второй, август, – в честь Октавиана Августа, третий хотели назвать Тиберий, в честь очередного цезаря (жуткие подхалимы были римляне), но Тиберий был человек сухой, очень деловитый. Он сказал: «А что вы будете делать, когда дойдете до тринадцатого цезаря? Пусть останется сентябрем». Но и Тиберий принял почитание себя как бога. После этого в Римской империи от Тиберия до Константина императоры почитались, как боги, кем бы они ни были, потому что император стал мерой всего, эталоном, на который должен был равняться каждый римский гражданин или подданный империи.
   Любое уклонение от общепринятого императива, где бы оно ни происходило – в Европе, в мусульманском ли мире, в восточнохристианском, на Дальнем Востоке или у индейцев Центральной Америки, – рассматривается как что-то очень одиозное и неприятное. Если человек говорит: «А я не хочу быть на него похожим», это уже нехорошо, это уже уклонение от нормы, это или лень, или крамола, а то и другое преследуется. А если человек говорит: «Я в общем-то хочу, но у меня не получается, да и некогда», – это небрежение обязанностями, за это положено наказание. Человек должен все время стремиться к достижению идеала, он не должен стремиться быть лучше своего идеала, потому что тогда он претендует на большее, чем ему положено (выше идеала никто не может быть), а если хочет – это дерзость, и это должно быть тоже наказано. Таким образом, это порядок, который обеспечивает возможность спокойно жить и существовать в меру своих обязанностей, никогда не претендуя на достижение решающего успеха. И даже лучше вообще не стремиться к слишком большому успеху.
   Этот императив является естественной реакцией на те кровавые излишества, на те ужасы, которые люди пережили в предыдущую эпоху, поэтому он встречает большое одобрение основной массы населения: подавляющее большинство предпочитает любую регламентацию, позволяющую надеяться на защиту от произвола сильных, поэтому отличительной чертой инерции является сокращение активного пассионарного элемента и полное довольство эмоционально пассивного и трудолюбивого обывателя. Склад обывателя встречается во всех стадиях развития этноса, но на ранних стадиях он подавляется рыцарями или индивидуалистами, а здесь его лелеют, ибо он никуда не лезет, ничего не добивается и готов чтить господ, лишь бы они его оставили в покое.
   И вот эту-то фазу этногенеза мы будем называть «осенью», причем «золотой» в отличие от последующей дождливой и сумрачной. В эту осень собирают плоды, накапливают богатства, наслаждаются покоем, нарушаемым только внешними войнами, расширяют территории своих государств и терпят, пусть нехотя, великих мыслителей, художников, писателей и даже иногда не дают им умереть с голоду. Транжирится только пассионарность. Но кто на это обращает внимание!
   Но если с гармоничными людьми дело обстоит просто, то факт снижения пассионарности в мирное тихое время способен вызвать удивление: «Как же так? Войны-то нет!» Попробуем разобраться.