Встречаются такие купцы, которые, владея миллионами динаров, хотят, чтобы им служил весь мир, и всячески подчеркивают свое значение.
Но пророк сказал: «Всевышний не любит, когда люди скрывают богатство, которое Он им даровал».
«Мой хозяин, – рассказывает управляющий Абу Мундхира, Нуман ибн Абдулла, – имел обыкновение, когда зима подходила к концу, собирать все шерстяные ткани, одеяла, печи и другие необходимые для зимы вещи и устраивать торг. После этого он спрашивал у начальника тюрьмы о нищих заключенных, попавших туда по собственному признанию без явных обвинений, и на деньги, полученные за свои вещи, оплачивал их долги или выкупал их на свободу. Он помогал и мелким торговцам, жившим по соседству, – разносчикам, кондитерам, которым дело приносило всего пару динаров, – давал им по десять динаров или сотне дирхемов. Он сочувствовал людям, приходившим на рынок, чтобы продать чайник, или горшок, или старую простыню – вещи, продавать которые заставит только крайняя нужда, там были даже старухи, продающие свои прялки, и он платил им гораздо больше, чем они просили за свой товар, и не брал этих вещей.
А когда зима приближалась, он собирал свою парчу, золотые и серебряные ткани, охладители и все летние принадлежности и раздавал все это нуждающимся, а на следующее лето покупал себе все новое.
Однажды я не выдержал.
– Господин, – сказал я тогда, – ты действуешь себе во вред безо всякой причины. Ты покупаешь эту одежду и все остальное по самым высоким ценам и распродаешь их вполцены, когда они никому не нужны. Это разоряет тебя. Прошу тебя, позволь мне сделать так: ты отдашь все, что захочешь, на торг, но я куплю их для тебя, сохраню до следующей зимы или лета и возьму за них ту же цену.
– Нет, – сказал Абу Мундхир. – Это вещи, которыми Всевышний позволил мне наслаждаться все лето или всю зиму, и Он привел меня ко времени, когда они больше не нужны, как я могу знать, буду ли я жив, когда они мне снова понадобятся? Я согрешу, оставляя их себе. Я лучше буду продавать их по той цене, по которой продаю, чтобы Всевышний берег меня до того дня, когда они снова понадобятся, и простил мне мои грехи. И если Он пощадит меня, мне они снова понадобятся, они ведь стоят не так дорого. И у меня они будут снова, и меня будет радовать их новизна. И есть еще одна польза из того, что я продаю задешево, а покупаю дороже: мелкие торговцы, которым я продаю и у которых покупаю, имеют с этого прибыль. Им хорошо, а меня это не разорит.
Если какое-то особое лакомство подавалось Абу Мундхиру, он никогда не съедал его, а велел отдать нищим почти нетронутым. И каждый день то, что оставалось с его стола, выносили за ворота, вместе с тем, что еще было на кухне после еды его рабов, и перед его домом всегда толпились нищие.
Однажды с ним обедал его друг из династии Хашимитов. Обед начался с лучших блюд, но скоро Абу Мундхир приказал вынести все нищим. Затем подали жирного козленка, но скоро и его унесли за ворота. Пришла очередь миндального десерта с фисташками – одного из его любимых блюд, каждая порция которого обходилась в пятьдесят дирхемов.
Сотрапезники съели еще совсем немного, когда он сказал: «А теперь отдайте это нищим».
Однако Хашимит крепко держал свою чашу.
– Друг мой, – сказал он, – давай представим, что мы нищие, и насладимся своим обедом. Почему мы должны то, что нам особенно нравится, отдавать им? Что попрошайка станет с этим делать? Не довольно ли ему будет куска мяса и лепешки? Так что оставь мой десерт мне.
– Таков мой обычай, – сказал Абу Мундхир.
– Но это плохой обычай, – отвечал гость. – И нам он не нравится. Если уж у твоих попрошаек должен быть такой особый обед, приготовь другие порции для них, но не трогай наши. Или же мы дадим им денег вместо еды.
– Хорошо, – сказал Абу Мундхир, – я отменю свой приказ и приготовлю для них еще порции. Что же до денег, то ни один нищий не решится потратить их на что-то подобное, даже если дать ему во много раз больше. Когда нищий получает монеты, он тратит их на необходимые вещи и не станет готовить подобные блюда. Я же хочу поделиться с ними своим удовольствием».
Он никогда не станет перебивать, позволяя собеседнику, спокойно рассуждая, пройти дорогой, которую он выбрал для своей мысли, от начала до конца, так чтобы одно вело к другому, ведь говорят, что беседа – это ветвящееся дерево.
Человек, которому достаточно лишь знаний, касающихся того, что вокруг него, не сравнится с тем, кто ищет неведомое, спрятанное в нашем мире. Нечто является неизвестным, потому что мы редко его видим. Но неведомое является чудом, оно противоречит природе вещей и кажется невероятным, пока мы не увидим его. Взять, например, Индию, обычаи которой настолько отличаются от наших, что кажутся нам просто чудовищными. А ведь индус, посмотрев на привычное нам, поступает наоборот. Они едят в одиночестве, среди помета. Они пьют коровью мочу, но не станут есть говядины. Обычно они ездят без седла, а если в седле, то, по нашим представлениям, задом наперед. Из двоих детей они больше любят младшего, потому что старший обязан своим появлением удовлетворению желаний, а второго ждут спокойно и обдуманно. Входя в дом, они не спрашивают позволения, но не могут уйти без него.
В силу этих привычек они считают себя лучше нас, а мы считаем себя лучше их. И если мы хотим осудить их, нужно говорить не только об индийских обычаях: ведь и арабы в века невежества жили преступно и омерзительно. Наши предки спали с женщинами при менструациях или беременности. Во время молитв арабы свистели и хлопали в ладоши. Они ели нечистых животных. И слава Всевышнему, только ислам положил всему этому конец.
А индусы пугают нами своих детей, рассказывая эти страшные истории. Они называют нас дьявольским отродьем. Для них нет иной страны, иных людей, иных правителей, иной религии и иной науки, нежели их собственные, – гордые, безумные, самодовольные люди. И тем не менее справедливости ради мы должны признать, что не только индусы смотрят сверху вниз на все народы, кроме своего собственного, а это обычное чувство всех людей.
Главная разница в том, что думают образованные и необразованные люди. Первые пытаются понять общие законы, лежащие в основе явлений, для вторых же существует только то, что они могут увидеть или услышать. Они довольствуются традиционными правилами. В толкованиях принципов религии, предназначенных для непросвещенных, не будут тщательно взвешивать каждое слово. Пример покажет, что я имею в виду: ученый индус может называть Всевышнего точкой, подразумевая, что Его нельзя описать материально. Но если читателем будет невежа, он вообразит, что Всевышний мал, как крапинка. Он не может принять это обидное для него сравнение. Всевышний ведь гораздо больше, говорит он, по крайней мере двенадцать пальцев в длину.
Греки-язычники до христианства были такими же: образованные мыслили, как и ученые индусы, а простой люд при этом поклонялся идолам. Интересно сравнивать философскую мысль двух стран. Все языческие верования, по сути, одно – отступление от истины, и только. Но у греков действительно были философы, которые находили знания и отделяли их от простонародных суеверий. Однако поиск истины – занятие избранных, а толпа пускается в бестолковые споры. Вспомните Сократа: он отважился противиться поклонению идолам, и одиннадцать из двенадцати афинян, его судей, посчитали, что он должен быть казнен. Он пострадал ради истины.
В одно и то же время, в одном и том же месте можно найти всего лишь несколько человек, способных мыслить таким образом. Общественный разум противостоит этому. Воспроизведение священного им ближе и понятнее, по какой причине столь многие религии помещают изображения в своих священных книгах и в местах молитв. Иудеи и христиане – отступники, но и у нас возможно увидеть подобное – если показать невежам изображение пророка. С восторгом они будут целовать его, прилагаться к нему лицом, кататься перед ним в грязи, как будто это не просто картина.
В этом лежит причина идолопоклонничества. Монументы возводят, чтобы сохранить память о чтимых людях, пророках или мудрецах, это места, где люди всегда будут испытывать чувства благодарности и благоговения после их смерти. Так было задумано, но прошло много времени, причины забылись, а поклонение им сделалось привычкой. Законодатели древности воздействовали на людские слабости, сделав поклонение изображениям обязательным.
Прежде чем смеяться над идолопоклонничеством индусов, вспомните, что подобные обычаи говорят лишь о невежестве толпы. А те, чья мысль стремится к свободе, кто изучает философию и религию, поклоняются только Всевышнему. Они не станут поклоняться картине, на которой пытаются Его изобразить. Основное направление и суть индийской мысли в том, о чем думают брахманы, ведь религия – это их профессия. О природе сотворенных вещей индусы придерживаются того же мнения, что и древние греки, которые в большинстве своем утверждали, что только Первопричина действительно существует, поскольку только Она самодостаточна, а все, для чего нужно что-то иное, не обладает полной реальностью. Такова и теория суфиев.
Индус Васудева говорит: душа обладает знанием, когда она свободна от материи, когда же она привязана к материи, знание сокрыто от нее. То же говорят и суфии, по их учению, этот мир – лишь сон души, а Иной – ее пробуждение. И древние греки мыслили как индусы, ведь Сократ говорил: «Знание – это память души о том, что было ей известно прежде того, как она оказалась в теле».
Но хотя ученым индусам отвратителен антропоморфизм, толпа и фанатики, говоря о женщине и ребенке, о физических процессах, идут против всего, что знали раньше, связывая это с религией таким образом, что это показывает всю их вульгарность и глупость.
А один из самых известных идолов – изображение солнца в Мултане, деревянный предмет, покрытый красный кожей, с двумя рубинами вместо глаз. Когда мусульмане завоевали это место, военачальник понял, что несметные сокровища, собранные там, были подношениями этому идолу, и решил ничего не трогать. Но он посмеялся, повесив кусок говядины ему на шею. Позже, когда Мултан был занят карматами, они разбили идола и убили всех его служителей.
Аристотель пишет в одном из своих трудов: «Некоторые греки верят, что идолы могут говорить, и верят, что они – духи, и мы не можем спорить с этим, пока не узнаем это наверняка». Это замечание ставит Аристотеля гораздо выше этих необразованных глупцов.
Первой причиной идолопоклонничества, и это очевидно, стало желание понять смерть и утешить себя при жизни, что в конце концов это стремление стало разрушительным. Так думал и халиф Муавия, когда мусульмане, завоевавшие Сицилию в пятьдесят третьем, прислали ему золотые коронованные статуи, усыпанные алмазами. Зная, что они являются предметом поклонения, он тем не менее распорядился отправить их в Индию для продажи местным правителям. Статуи стоили дорого, для него же это являлось вопросом выгоды, но никак не религии.
Но сердце – храм идолопоклонничества. Однажды судья Фадл Джумахи рассказал историю, которую слышал от Мухаммеда Джумахи, которому ее рассказал Абу Хаджжадж из Такифа.
«Когда-то я ехал через земли племени амир, только для того чтобы увидеть прославленного Маджуна. Я нашел его отца и братьев, подошедших к среднему возрасту. Казалось, это счастливая семья, но, когда я заговорил о Маджуне, старик закричал: «О, Маджун, мой любимый сын! Он полюбил девушку из нашего племени, но она ему не пара. И когда об их любви стало известно, отец девушки не дал ее моему сыну и выбрал для нее другого мужа. Нам пришлось сковать его, но он грыз свои губы и кусал свой язык, так что мы испугались за него и отпустили. Он убежал в окрестную пустыню. Родственники приносили еду, оставляя ее на открытом месте. Если он замечает ее, то подходит и съедает».
Я спросил, может ли кто-нибудь отвести меня к нему, на что они ответили, что помочь может один юноша, который раньше был другом Маджуна, он единственный, кого тот желает видеть. Я пошел к юноше и умолял отвести меня к Маджуну.
– Если тебе нужны его стихи, – сказал он, – то я знаю их все, и те, которые он читал вчера, а завтра я пойду к нему снова, и, если он расскажет что-то еще, я повторю тебе.
– Но мне нужно увидеть его самого, – сказал я.
– Если ты его увидишь, он убежит, – отвечал юноша, – а я могу утратить его доверие и потеряю его стихи для себя.
Но я просил и просил, и наконец он показал мне дорогу.
– Иди туда и будь внимателен, – сказал он. – Если ты заметишь его, приближайся очень осторожно. Он постарается отпугнуть тебя и может бросить в тебя то, что будет у него в руках. Ты должен сесть, как будто не обращаешь на него внимания. Но следи за ним краем глаза и, когда увидишь, что он успокоился, прочитай что-нибудь из Кайса, сына Дариха, это его любимый поэт.
Тем же утром я вышел на поиски Маджуна. Я нашел его после полудня сидящим на холме – он писал что-то пальцами на песке. Без колебаний я направился к нему, но он вскочил, как испуганное дикое животное, подбежал к каменистому месту и поднял камень. Я подошел ближе, и сел рядом с ним, и стал ждать, потому что он еще смотрел на меня с недоверием. Прошло много времени, когда он немного успокоился и приблизился, тревожно двигая пальцами. Тогда я посмотрел на него и произнес:
– Как прекрасны эти строки Кайса, сына Дариха:
– Но мои стихи лучше, послушай:
Все заканчивается, а конец любви знаменуется исступленным восторгом или смертью.
«Я знал одного человека, – рассказывает Санаубари, – продавца книг в Эдессе, его звали Саад.
Его лавку посещали писатели, и Саад, человек умный и начитанный, сам сочинял чувствительные стихи. Абу Мувай, я сам и многие другие сирийские и египетские поэты постоянно там бывали.
В том городе жил купец-христианин, и у него был сын Иса, самое прекрасное творение Всевышнего. Кроме всего прочего, мальчик был чрезвычайно умен и, несмотря на свою молодость, блестяще вел беседу, он часто сидел с нами, записывая наши стихи. Саад влюбился в этого мальчика и писал о нем стихи, так что об его страсти стало известно всем.
Мальчик подрос и почувствовал призвание к религиозной жизни. Он сказал об этом родителям и так умолял об этом, что в конце концов они смирились с этим и, получив согласие настоятеля монастыря, купили ему монашескую келью. Юноша поселился в монастыре, чтобы провести здесь всю оставшуюся жизнь. Для торговца книгами все это стало равносильно заходу солнца. Он закрыл свой магазин, перестал видеться с друзьями, но часто приходил в монастырь, где жил юноша, и посвящал ему еще больше стихов.
Но монахи осуждали дружбу такого рода. Угрожая изгнанием из монастыря, они запретили юноше приглашать его к себе. Когда Саад понял, что друг избегает его, это разбило его сердце. Он умолял монахов, но безрезультатно. Это было бы дурно, сказали они, и привело бы к греху. Кроме того, они боялись общественного осуждения. Когда в следующий раз Саад подошел к монастырю, они захлопнули перед ним ворота и даже не позволили юноше с ним поговорить.
Но это только сделало его любовное безумие неистовым. Он разорвал на себе одежду, сжег все в своем доме и ушел жить в пустыню у монастыря, голый и безумный, продолжая сочинять стихи и беспрерывно плача.
Однажды, возвращаясь из ночной прогулки в саду, мы с Абу Муваем увидели его сидящим в тени монастырской стены, его волосы отросли и были спутаны, весь вид его изменился. Мы приветствовали его и хотели привести в чувство.
– Оставьте меня, – произнес он дьявольским шепотом. – Видите эту птицу? С самого рассвета я прошу ее полететь к Исе и передать ему мое послание.
Затем он отвернулся от нас и пошел к монастырским воротам. Они немедленно закрылись перед ним.
Спустя некоторое время его нашли мертвым, лежащим около монастыря. Узнав об этом, жители города, предводительствуемые правителем, Аббасом ибн Кайгалагом, толпой пошли к монастырю, выкрикивая, что его убили монахи.
– Мы отрубим голову этому мальчишке! – грозил Ибн Кайгалаг. – Мы сожжем это место, мы высечем всех этих монахов!
Он был столь категоричен, что христианам, чтобы спастись, пришлось заплатить десять тысяч дирхемов. Когда же этот юноша приходил в город на свидание с родителями, мальчишки кричали ему вслед: «Вот идет тот, кто убил Саада, торговца книгами!» – и бросали в него камни, так что в конце концов он уехал оттуда и поселился в монастыре Самаана».
Ничто не противостоит этой взаимной силе: она появилась в силу того, что в гороскопе двоих людей их планеты были в третьем или в шестом положении. Когда так происходит, двое созданы для того, чтобы любить друг друга, особенно если при их рождении планеты находились в восхождении.
Вторая разновидность, которую Птолемей называет взаимопомощью, возникает, когда у двоих при их рождении в апогее находится планета, лежащая между их соответствующими позициями к данной планете или в третьем или в шестом положении. Такие люди будут полезны друг другу, и из этой пользы появится дружба и привязанность.
Что же касается третьей разновидности, то она возникает, если у двоих одна и та же планета находится в противоположном положении. И если к тому же у одного из них она в апогее, а у другого в убывании, к притягательности, возникшей из этого расположения, добавляется несчастливый итог: им не быть вместе.
Классик писал:
– Я кое-что спрятал, назовите, что именно.
Оба астролога принялись читать свои записи и производить расчеты. После один объявил, что спрятан фрукт, а Абу Маашар сказал, что это какое-то животное.
– Ты прав, – сказал правитель первому. – А ты, Абу Маашар, ошибся.
И он подбросил яблоко.
Абу Маашар застыл на месте. Затем он снова стал просматривать свои таблицы. Вдруг он бросился к яблоку и разломил его.
– О Всевышний! – закричал он, подавая яблоко Муваффаку. Оно было полно личинок.
«Трудно поверить в эту историю, – сказал судья Танухи, – но я своими глазами видел такое, что смогло меня убедить, и среди прочего – смерть моего отца. Он сам составлял свой гороскоп на тот год. Он сказал нам, что это опасный для него год, и написал в Багдад своему зятю, судье Ибн Бухлулу, сообщив, что умрет в этом году, и дал некоторые указания.
Он постепенно заболевал. Перед тем как ему стало совсем плохо, в это время я был с ним, он достал свой гороскоп и стал его внимательно рассматривать, и я увидел, что он плакал, когда убирал его. Он вызвал своего секретаря, продиктовал ему свою последнюю волю и в тот же день ее заверил.
Астролог Абу Касим, которого называли Рабом Сатурна, пришел проведать моего отца, узнав о его болезни. Он успокаивал его и говорил, что никто не может знать такого наверняка.
– Абу Касим, – сказал отец, – ты не из тех людей, что могут ошибаться в подобных вещах, а я не из тех, кого можно так утешить. Подойди и сядь сюда. – И он показал ему свой гороскоп. – Что еще нужно? Можем ли мы сомневаться, – сказал он, – что среда, седьмой день с конца месяца – роковое время?
Абу Касим промолчал. Он не мог заставить себя сказать «да», потому что давно уже служил моему отцу, и поэтому не произнес ничего. Мой отец долго плакал.
Потом он велел рабу принести чашу с водой, размыл свой гороскоп, разрезал его на маленькие кусочки и попрощался с Абу Касимом, человеком, который знал, что они видятся в последний раз.
В среду после полудня отец умер, как и предсказывал».
Даже Абу Али Джубай, известный рационалист, был астрологом, и очень искусным. Пекарь Абу Хашим рассказывал, как человек, живший по соседству, попросил его составить гороскоп для своего ребенка. Абу Али сделал несколько предсказаний, и все они сбылись.
«Наш с метафизиком Абу Мухаммедом Рамхурмузом общий друг рассказывал эту историю как услышанную от самого Абу Мухаммеда:
«Когда он решил закончить учебу и вернуться в родной город, то пришел попрощаться с Абу Али.
– Не уезжай сегодня, Абу Мухаммед, – сказал ему его учитель, – сегодняшние астрологические знаки предвещают путешественникам смерть – они могут утонуть.
– О, что же это, шейх, – воскликнул я, – неужели я слышу это от тебя? Зная то, что ты думаешь о притязаниях и предсказаниях астрологов.
– Абу Мухаммед, – отвечал он, – представь, что мы едем по дороге и кто-то говорит нам, что впереди живет лев. Будет благоразумнее поехать по другой дороге, даже если человек, предупредивший нас, – лжец.
– Я согласен с тобой, – сказал я.
– Раз так, – продолжал Джубай, – то возможно, что Всевышний сотворил такую связь вещей, что, когда планеты находятся в определенном положении, происходят определенные события. Лучше поберечься».
Но возвышенные слова суфия Самнуна о любви и ее природе – это слова человека.
«Всякое явление, – говорил он, – можно объяснить тем, что тоньше его, но что может быть тоньше любви? Как можно объяснить любовь?»
Однажды, когда он возвращался из святых городов, в крепости Фаид его просили рассказать о любви. И он поднялся на возвышение и начал беседу, но, пока он рассказывал, все разошлись.
– Что ж, – сказал Самнун, поворачиваясь к лампе, – тогда я буду говорить для тебя. – И в этот момент лампа упала, и ее осколки раскатились во все стороны.
«Суфий Дурра, известный танцор, однажды сказал мне:
– Если человек, который недавно получил деньги, например наследство в двести тысяч и даже меньше, посылает за нами для своего развлечения, мы называем его скорым.
– А что это значит? – спросил я.
Женщины называют ребенка скорым, если он не проживает и года и умирает, когда еще пьет молоко. А этих людей мы зовем так потому, что, если они будут тратить деньги на танцоров, их наследство проживет не больше, чем такие дети.
У танцора, кроме его умения, должен быть особый характер и телосложение. С рождения он должен отличаться непринужденной живостью, совершенным чувством ритма и той упорной тягой к знанию, которая позволяет человеку учиться и в конце концов овладевать искусством. Он должен быть грациозен, обладать длинной шеей и прекрасным сложением, у него должна быть гибкая поясница, тонкая талия и умение легко двигаться.
Он должен уметь чувствовать время полета и падения концов ленты, знать, как раздуть свои юбки до любой пышности, как следить за дыханием и замирать в любом положении. Он должен быть сильным, чтобы выдерживать длительные упражнения, а его ноги и пальцы должны двигаться независимо друг от друга. Танцор должен быть необыкновенно гибким и уметь очень быстро выполнять повороты и вращать бедрами. Кроме того, он должен знать все танцы и их разновидности.
Есть восемь ритмов танца: простой, на четыре удара, рваный ритм и его аллегро (два удара с паузой между ними), первое анданте (за двумя медленными ударами один ускоренный) и его аллегро, второе анданте (один медленный удар и за ним одновременно два неодинаковых) и его аллегро.
Хороший танцор умеет выполнять грациозные повороты вокруг своей оси, и обе его ноги двигаются равномерно. Есть две манеры движения ноги – делать шаг и опускаться на каждый счет или замедленно. Тем искуснее танцор, чем больше чувственной грации он сможет вложить в движение, совершаемое на каждый счет, а в замедленном танце важно, насколько точно он поднимает ногу, перед тем как опустит ее после удара».
Их зубы самые белые, но у них неприятный запах и грубая кожа. Абиссинские совсем другие – слабые и мягкотелые и часто заболевают туберкулезом. Они не годятся в певцы и танцоры, и они иссыхают в дальних странах. Но им можно доверять: в слабом теле скрывается сильный характер.
Турецкие женщины светлокожи, грациозны и полны жизни. Они манят своими маленькими глазами, хотя часто бывают низкорослыми и полными. Они щедрые и чистоплотные, умеют хорошо готовить, но не заслуживают доверия. У гречанок бело-розовые лица, гладкие волосы и голубые глаза. Они покорны, выносливы и надежны. Люди, чья аккуратность и бережливость превратила их в хороших управляющих, нечасто владеют каким-либо искусством.
Из всех белых худшие – армяне, а из черных – темные негры. У них красивые фигуры, но ужасные ступни. О целомудрии они никогда не слыхали, а воровство у них в обычае. Из всех пороков они лишены только алчности. Если оставить армянского раба без дела хотя бы на час, он обязательно что-то испортит. Он ленив потому, что не хочет работать, а не потому, что он не может. Приходится брать палку и бить его, чтобы заставить делать то, что ему говорят.
Не давай рабу есть, и он будет спать. Накорми его, и он вступит в связь с женщиной.
Даже евнухи. Однажды спросили евнуха Арибу, ученого и правдивого человека:
– Расскажи мне, господин, о кастрации. Медики в этом противоречат один другому. Даже Абу Ханифа говорит о возможности евнухов вступать в брак и быть отцами детей, которых выносит их жена.
– Абу Ханифа прав, – сказал Ариба. – Во время кастрации, когда мошонка открыта, а железы смещены, пациент может впасть в состояние шока, в результате чего яички смещаются, и хирург не всегда может их найти. Со временем, когда заживает разрез, железа возвращается на должное место. Абу Ханифа не противоречит Слову Всевышнего: ребенок принадлежит мужу, позволяя такие браки, когда у евнуха остается одна из желез.
Я спросил то же самое у Абу Саида в Нишапуре, и он сказал:
– Конечно же это возможно, ведь у меня самого только одна.
Надо быть внимательным при покупке рабов. Как часто смуглых девушек выдают за блондинок, больных за здоровых, толстых за стройных. Торговцы могут сделать голубые глаза черными, желтые щеки красными, впалые – круглыми, а волосатые – гладкими. Они представляют тонкие руки полными и скрывают оспинки и прыщи.
Нельзя покупать рабов на праздничных ярмарках. Как часто там покупали мальчиков, думая, что покупают девочку. Я слышал, как торговец говорил: «Четверть порции хны, и за нее заплатят на сотню дирхемов больше». Они удлиняют волосы, приплетая пряди того же цвета, духами скрывают дурное дыхание и отбеливают зубы поташом с сахаром или углем с солью. Девушкам велят быть любезнее со стариками и скромными людьми, но холоднее вести себя с юношами, чтобы разжечь их желания и завладеть их фантазией.
Вот девушка-певица из Медины: учтивость и грация сочетается в ней с кокетством и умом. Она никогда не ревнует, не злится и не скандалит. Девушка из Мекки – изящное создание, с узкими запястьями и лодыжками и томными глазами. Но Абу Отман, посредник, считает, что лучшая рабыня для тебя здесь – берберка, увезенная из своей страны в девятилетнем возрасте, которая прожила три года в Медине и три – в Мекке, а в шестнадцать приехала в Ирак, чтобы достигнуть совершенного успеха в искусстве быть изящной и изысканной. А теперь, когда она попала на рынок в возрасте двадцати пяти лет, она соединяет в себе все лучшие качества берберок, кокетство жительниц Медины, изящество жительниц Мекки и культуру жительниц Ирака.
Мы говорим об образованных рабынях. Есть история о том, как однажды ночью ар-Рашид лежал между двумя девушками, девушка из Куфы массировала его руки, а девушка из Медины – ступни, и очень искусно.
– Но не забывай о моей законной доле, – сказала рабыня из Куфы.
Вторая девушка отвечала:
– Но от Малика я знаю слова, дошедшие к нему от Хишама, сына Урвы, а его дедом был Зубайр, сын Аввама, спутника пророка, да благословит его Аллах и приветствует: человек, ожививший мертвую почву, владеет ею.
Первая оттолкнула ее и заспорила:
– Но от Амаша мы слышали – а он узнал это от Хайтама, который услышал это от Абдуллы ибн Масуда, которому сказал это пророк, да благословит его Аллах и приветствует – забава для того, кто ее получит, а не для того, кто ее начнет.
«На игру мужчины с женщиной любят смотреть ангелы», – сказал пророк.
«Однажды, в компании друзей, мы зашли в сад, – рассказывает Абу Сувейд, – чтобы купить фруктов. Там мы увидели старую женщину с прекрасным лицом, хотя уже совсем седую. Она расчесывалась гребнем из слоновой кости.
Мы остановились перед ней, но она как будто не замечала нас и даже не закрыла лицо.
– Если ты окрасишь в черный свои волосы, госпожа, – сказал я, – ты будешь прекраснее любой девушки. Почему ты не сделаешь этого?
Она подняла свои огромные глаза и ответила стихами:
О, эти воспоминания о грехах – как они искренни, и как лживы раскаяния».
Жалобы старика не значат, что он устал от жизни: Он устал быть немощным.
Как гласит пословица, имеющий показывает то, что скрывает нуждающийся. Подняв руку и коснувшись занавеси, за которой были его рабыни, хозяин закричал: «Спойте что-нибудь!» И они немедленно заиграли и запели, у одной была лютня, у другой – свирель, у третьей – арфа, у еще одной – кастаньеты.
– Откройте бочку! – закричал он. – И пусть звучит лютня! – И, вдохнув благовония, обратился к ласкам.
– Пропащая душа! Не стыдишься ли ты? – вскричал я.
Он рассмеялся и приветливо отвечал:
Он помрачнел, проворчал что-то, его лицо как будто стало другим, казалось, он задумался. Но когда он снова заговорил, то сказал вот что:
– Этот вечер для удовольствий, а не для красивых слов, а ночь – для пития, а не для диалектики. А все, что ты хочешь мне сказать, скажешь при следующей встрече. Завтра.
И я ушел».
Но пророк сказал: «Всевышний не любит, когда люди скрывают богатство, которое Он им даровал».
«Мой хозяин, – рассказывает управляющий Абу Мундхира, Нуман ибн Абдулла, – имел обыкновение, когда зима подходила к концу, собирать все шерстяные ткани, одеяла, печи и другие необходимые для зимы вещи и устраивать торг. После этого он спрашивал у начальника тюрьмы о нищих заключенных, попавших туда по собственному признанию без явных обвинений, и на деньги, полученные за свои вещи, оплачивал их долги или выкупал их на свободу. Он помогал и мелким торговцам, жившим по соседству, – разносчикам, кондитерам, которым дело приносило всего пару динаров, – давал им по десять динаров или сотне дирхемов. Он сочувствовал людям, приходившим на рынок, чтобы продать чайник, или горшок, или старую простыню – вещи, продавать которые заставит только крайняя нужда, там были даже старухи, продающие свои прялки, и он платил им гораздо больше, чем они просили за свой товар, и не брал этих вещей.
А когда зима приближалась, он собирал свою парчу, золотые и серебряные ткани, охладители и все летние принадлежности и раздавал все это нуждающимся, а на следующее лето покупал себе все новое.
Однажды я не выдержал.
– Господин, – сказал я тогда, – ты действуешь себе во вред безо всякой причины. Ты покупаешь эту одежду и все остальное по самым высоким ценам и распродаешь их вполцены, когда они никому не нужны. Это разоряет тебя. Прошу тебя, позволь мне сделать так: ты отдашь все, что захочешь, на торг, но я куплю их для тебя, сохраню до следующей зимы или лета и возьму за них ту же цену.
– Нет, – сказал Абу Мундхир. – Это вещи, которыми Всевышний позволил мне наслаждаться все лето или всю зиму, и Он привел меня ко времени, когда они больше не нужны, как я могу знать, буду ли я жив, когда они мне снова понадобятся? Я согрешу, оставляя их себе. Я лучше буду продавать их по той цене, по которой продаю, чтобы Всевышний берег меня до того дня, когда они снова понадобятся, и простил мне мои грехи. И если Он пощадит меня, мне они снова понадобятся, они ведь стоят не так дорого. И у меня они будут снова, и меня будет радовать их новизна. И есть еще одна польза из того, что я продаю задешево, а покупаю дороже: мелкие торговцы, которым я продаю и у которых покупаю, имеют с этого прибыль. Им хорошо, а меня это не разорит.
Если какое-то особое лакомство подавалось Абу Мундхиру, он никогда не съедал его, а велел отдать нищим почти нетронутым. И каждый день то, что оставалось с его стола, выносили за ворота, вместе с тем, что еще было на кухне после еды его рабов, и перед его домом всегда толпились нищие.
Однажды с ним обедал его друг из династии Хашимитов. Обед начался с лучших блюд, но скоро Абу Мундхир приказал вынести все нищим. Затем подали жирного козленка, но скоро и его унесли за ворота. Пришла очередь миндального десерта с фисташками – одного из его любимых блюд, каждая порция которого обходилась в пятьдесят дирхемов.
Сотрапезники съели еще совсем немного, когда он сказал: «А теперь отдайте это нищим».
Однако Хашимит крепко держал свою чашу.
– Друг мой, – сказал он, – давай представим, что мы нищие, и насладимся своим обедом. Почему мы должны то, что нам особенно нравится, отдавать им? Что попрошайка станет с этим делать? Не довольно ли ему будет куска мяса и лепешки? Так что оставь мой десерт мне.
– Таков мой обычай, – сказал Абу Мундхир.
– Но это плохой обычай, – отвечал гость. – И нам он не нравится. Если уж у твоих попрошаек должен быть такой особый обед, приготовь другие порции для них, но не трогай наши. Или же мы дадим им денег вместо еды.
– Хорошо, – сказал Абу Мундхир, – я отменю свой приказ и приготовлю для них еще порции. Что же до денег, то ни один нищий не решится потратить их на что-то подобное, даже если дать ему во много раз больше. Когда нищий получает монеты, он тратит их на необходимые вещи и не станет готовить подобные блюда. Я же хочу поделиться с ними своим удовольствием».
* * *
Из беседы в обществе мужей, музыки или времени, проведенного с женщиной, идеально воспитанный человек предпочтет беседу.Он никогда не станет перебивать, позволяя собеседнику, спокойно рассуждая, пройти дорогой, которую он выбрал для своей мысли, от начала до конца, так чтобы одно вело к другому, ведь говорят, что беседа – это ветвящееся дерево.
Человек, которому достаточно лишь знаний, касающихся того, что вокруг него, не сравнится с тем, кто ищет неведомое, спрятанное в нашем мире. Нечто является неизвестным, потому что мы редко его видим. Но неведомое является чудом, оно противоречит природе вещей и кажется невероятным, пока мы не увидим его. Взять, например, Индию, обычаи которой настолько отличаются от наших, что кажутся нам просто чудовищными. А ведь индус, посмотрев на привычное нам, поступает наоборот. Они едят в одиночестве, среди помета. Они пьют коровью мочу, но не станут есть говядины. Обычно они ездят без седла, а если в седле, то, по нашим представлениям, задом наперед. Из двоих детей они больше любят младшего, потому что старший обязан своим появлением удовлетворению желаний, а второго ждут спокойно и обдуманно. Входя в дом, они не спрашивают позволения, но не могут уйти без него.
В силу этих привычек они считают себя лучше нас, а мы считаем себя лучше их. И если мы хотим осудить их, нужно говорить не только об индийских обычаях: ведь и арабы в века невежества жили преступно и омерзительно. Наши предки спали с женщинами при менструациях или беременности. Во время молитв арабы свистели и хлопали в ладоши. Они ели нечистых животных. И слава Всевышнему, только ислам положил всему этому конец.
А индусы пугают нами своих детей, рассказывая эти страшные истории. Они называют нас дьявольским отродьем. Для них нет иной страны, иных людей, иных правителей, иной религии и иной науки, нежели их собственные, – гордые, безумные, самодовольные люди. И тем не менее справедливости ради мы должны признать, что не только индусы смотрят сверху вниз на все народы, кроме своего собственного, а это обычное чувство всех людей.
Главная разница в том, что думают образованные и необразованные люди. Первые пытаются понять общие законы, лежащие в основе явлений, для вторых же существует только то, что они могут увидеть или услышать. Они довольствуются традиционными правилами. В толкованиях принципов религии, предназначенных для непросвещенных, не будут тщательно взвешивать каждое слово. Пример покажет, что я имею в виду: ученый индус может называть Всевышнего точкой, подразумевая, что Его нельзя описать материально. Но если читателем будет невежа, он вообразит, что Всевышний мал, как крапинка. Он не может принять это обидное для него сравнение. Всевышний ведь гораздо больше, говорит он, по крайней мере двенадцать пальцев в длину.
Греки-язычники до христианства были такими же: образованные мыслили, как и ученые индусы, а простой люд при этом поклонялся идолам. Интересно сравнивать философскую мысль двух стран. Все языческие верования, по сути, одно – отступление от истины, и только. Но у греков действительно были философы, которые находили знания и отделяли их от простонародных суеверий. Однако поиск истины – занятие избранных, а толпа пускается в бестолковые споры. Вспомните Сократа: он отважился противиться поклонению идолам, и одиннадцать из двенадцати афинян, его судей, посчитали, что он должен быть казнен. Он пострадал ради истины.
В одно и то же время, в одном и том же месте можно найти всего лишь несколько человек, способных мыслить таким образом. Общественный разум противостоит этому. Воспроизведение священного им ближе и понятнее, по какой причине столь многие религии помещают изображения в своих священных книгах и в местах молитв. Иудеи и христиане – отступники, но и у нас возможно увидеть подобное – если показать невежам изображение пророка. С восторгом они будут целовать его, прилагаться к нему лицом, кататься перед ним в грязи, как будто это не просто картина.
В этом лежит причина идолопоклонничества. Монументы возводят, чтобы сохранить память о чтимых людях, пророках или мудрецах, это места, где люди всегда будут испытывать чувства благодарности и благоговения после их смерти. Так было задумано, но прошло много времени, причины забылись, а поклонение им сделалось привычкой. Законодатели древности воздействовали на людские слабости, сделав поклонение изображениям обязательным.
Прежде чем смеяться над идолопоклонничеством индусов, вспомните, что подобные обычаи говорят лишь о невежестве толпы. А те, чья мысль стремится к свободе, кто изучает философию и религию, поклоняются только Всевышнему. Они не станут поклоняться картине, на которой пытаются Его изобразить. Основное направление и суть индийской мысли в том, о чем думают брахманы, ведь религия – это их профессия. О природе сотворенных вещей индусы придерживаются того же мнения, что и древние греки, которые в большинстве своем утверждали, что только Первопричина действительно существует, поскольку только Она самодостаточна, а все, для чего нужно что-то иное, не обладает полной реальностью. Такова и теория суфиев.
Индус Васудева говорит: душа обладает знанием, когда она свободна от материи, когда же она привязана к материи, знание сокрыто от нее. То же говорят и суфии, по их учению, этот мир – лишь сон души, а Иной – ее пробуждение. И древние греки мыслили как индусы, ведь Сократ говорил: «Знание – это память души о том, что было ей известно прежде того, как она оказалась в теле».
Но хотя ученым индусам отвратителен антропоморфизм, толпа и фанатики, говоря о женщине и ребенке, о физических процессах, идут против всего, что знали раньше, связывая это с религией таким образом, что это показывает всю их вульгарность и глупость.
А один из самых известных идолов – изображение солнца в Мултане, деревянный предмет, покрытый красный кожей, с двумя рубинами вместо глаз. Когда мусульмане завоевали это место, военачальник понял, что несметные сокровища, собранные там, были подношениями этому идолу, и решил ничего не трогать. Но он посмеялся, повесив кусок говядины ему на шею. Позже, когда Мултан был занят карматами, они разбили идола и убили всех его служителей.
Аристотель пишет в одном из своих трудов: «Некоторые греки верят, что идолы могут говорить, и верят, что они – духи, и мы не можем спорить с этим, пока не узнаем это наверняка». Это замечание ставит Аристотеля гораздо выше этих необразованных глупцов.
Первой причиной идолопоклонничества, и это очевидно, стало желание понять смерть и утешить себя при жизни, что в конце концов это стремление стало разрушительным. Так думал и халиф Муавия, когда мусульмане, завоевавшие Сицилию в пятьдесят третьем, прислали ему золотые коронованные статуи, усыпанные алмазами. Зная, что они являются предметом поклонения, он тем не менее распорядился отправить их в Индию для продажи местным правителям. Статуи стоили дорого, для него же это являлось вопросом выгоды, но никак не религии.
Но сердце – храм идолопоклонничества. Однажды судья Фадл Джумахи рассказал историю, которую слышал от Мухаммеда Джумахи, которому ее рассказал Абу Хаджжадж из Такифа.
«Когда-то я ехал через земли племени амир, только для того чтобы увидеть прославленного Маджуна. Я нашел его отца и братьев, подошедших к среднему возрасту. Казалось, это счастливая семья, но, когда я заговорил о Маджуне, старик закричал: «О, Маджун, мой любимый сын! Он полюбил девушку из нашего племени, но она ему не пара. И когда об их любви стало известно, отец девушки не дал ее моему сыну и выбрал для нее другого мужа. Нам пришлось сковать его, но он грыз свои губы и кусал свой язык, так что мы испугались за него и отпустили. Он убежал в окрестную пустыню. Родственники приносили еду, оставляя ее на открытом месте. Если он замечает ее, то подходит и съедает».
Я спросил, может ли кто-нибудь отвести меня к нему, на что они ответили, что помочь может один юноша, который раньше был другом Маджуна, он единственный, кого тот желает видеть. Я пошел к юноше и умолял отвести меня к Маджуну.
– Если тебе нужны его стихи, – сказал он, – то я знаю их все, и те, которые он читал вчера, а завтра я пойду к нему снова, и, если он расскажет что-то еще, я повторю тебе.
– Но мне нужно увидеть его самого, – сказал я.
– Если ты его увидишь, он убежит, – отвечал юноша, – а я могу утратить его доверие и потеряю его стихи для себя.
Но я просил и просил, и наконец он показал мне дорогу.
– Иди туда и будь внимателен, – сказал он. – Если ты заметишь его, приближайся очень осторожно. Он постарается отпугнуть тебя и может бросить в тебя то, что будет у него в руках. Ты должен сесть, как будто не обращаешь на него внимания. Но следи за ним краем глаза и, когда увидишь, что он успокоился, прочитай что-нибудь из Кайса, сына Дариха, это его любимый поэт.
Тем же утром я вышел на поиски Маджуна. Я нашел его после полудня сидящим на холме – он писал что-то пальцами на песке. Без колебаний я направился к нему, но он вскочил, как испуганное дикое животное, подбежал к каменистому месту и поднял камень. Я подошел ближе, и сел рядом с ним, и стал ждать, потому что он еще смотрел на меня с недоверием. Прошло много времени, когда он немного успокоился и приблизился, тревожно двигая пальцами. Тогда я посмотрел на него и произнес:
– Как прекрасны эти строки Кайса, сына Дариха:
Безумец разрыдался. Он проговорил:
Они сказали, что уедут на рассвете
Иль в эту ночь.
И та, что здесь всегда была, —
Исчезнет.
– Но мои стихи лучше, послушай:
Пока он говорил, появилась газель, он побежал за ней и пропал из вида. Я ушел оттуда, но на третий день вернулся на то же место. Я не нашел его в тот день и рассказал об этом его семье. Они послали туда человека, носившего ему еду, и тот сказал, вернувшись, что еда, которую он оставил там в прошлый раз, лежит нетронутой. Мы с его братьями отправились на поиски, искали целый день и целую ночь и лишь на рассвете нашли его. Он лежал в сухой каменистой низине мертвый. Братья отнесли его домой, а я вернулся в свои земли».
Так я любил ее, что помню,
Как при касании наших листьев-рук
Меня переполняли чувства.
Вот почему к любви взываю я,
Готовый отплатить за это беспощадной болью
И беспросветной тьмой.
И я умру, но там дождусь тебя,
Наступит День, когда умершие воскреснут,
И будем вместе мы.
Все заканчивается, а конец любви знаменуется исступленным восторгом или смертью.
«Я знал одного человека, – рассказывает Санаубари, – продавца книг в Эдессе, его звали Саад.
Его лавку посещали писатели, и Саад, человек умный и начитанный, сам сочинял чувствительные стихи. Абу Мувай, я сам и многие другие сирийские и египетские поэты постоянно там бывали.
В том городе жил купец-христианин, и у него был сын Иса, самое прекрасное творение Всевышнего. Кроме всего прочего, мальчик был чрезвычайно умен и, несмотря на свою молодость, блестяще вел беседу, он часто сидел с нами, записывая наши стихи. Саад влюбился в этого мальчика и писал о нем стихи, так что об его страсти стало известно всем.
Мальчик подрос и почувствовал призвание к религиозной жизни. Он сказал об этом родителям и так умолял об этом, что в конце концов они смирились с этим и, получив согласие настоятеля монастыря, купили ему монашескую келью. Юноша поселился в монастыре, чтобы провести здесь всю оставшуюся жизнь. Для торговца книгами все это стало равносильно заходу солнца. Он закрыл свой магазин, перестал видеться с друзьями, но часто приходил в монастырь, где жил юноша, и посвящал ему еще больше стихов.
Но монахи осуждали дружбу такого рода. Угрожая изгнанием из монастыря, они запретили юноше приглашать его к себе. Когда Саад понял, что друг избегает его, это разбило его сердце. Он умолял монахов, но безрезультатно. Это было бы дурно, сказали они, и привело бы к греху. Кроме того, они боялись общественного осуждения. Когда в следующий раз Саад подошел к монастырю, они захлопнули перед ним ворота и даже не позволили юноше с ним поговорить.
Но это только сделало его любовное безумие неистовым. Он разорвал на себе одежду, сжег все в своем доме и ушел жить в пустыню у монастыря, голый и безумный, продолжая сочинять стихи и беспрерывно плача.
Однажды, возвращаясь из ночной прогулки в саду, мы с Абу Муваем увидели его сидящим в тени монастырской стены, его волосы отросли и были спутаны, весь вид его изменился. Мы приветствовали его и хотели привести в чувство.
– Оставьте меня, – произнес он дьявольским шепотом. – Видите эту птицу? С самого рассвета я прошу ее полететь к Исе и передать ему мое послание.
Затем он отвернулся от нас и пошел к монастырским воротам. Они немедленно закрылись перед ним.
Спустя некоторое время его нашли мертвым, лежащим около монастыря. Узнав об этом, жители города, предводительствуемые правителем, Аббасом ибн Кайгалагом, толпой пошли к монастырю, выкрикивая, что его убили монахи.
– Мы отрубим голову этому мальчишке! – грозил Ибн Кайгалаг. – Мы сожжем это место, мы высечем всех этих монахов!
Он был столь категоричен, что христианам, чтобы спастись, пришлось заплатить десять тысяч дирхемов. Когда же этот юноша приходил в город на свидание с родителями, мальчишки кричали ему вслед: «Вот идет тот, кто убил Саада, торговца книгами!» – и бросали в него камни, так что в конце концов он уехал оттуда и поселился в монастыре Самаана».
Согласно Птолемею, есть три разновидности любви. Первая – союз двух душ, который мы и называем любовью.
Сначала любовь струится, как ручей,
Но однажды вздымает над душою океанскою волной.
Ничто не противостоит этой взаимной силе: она появилась в силу того, что в гороскопе двоих людей их планеты были в третьем или в шестом положении. Когда так происходит, двое созданы для того, чтобы любить друг друга, особенно если при их рождении планеты находились в восхождении.
Вторая разновидность, которую Птолемей называет взаимопомощью, возникает, когда у двоих при их рождении в апогее находится планета, лежащая между их соответствующими позициями к данной планете или в третьем или в шестом положении. Такие люди будут полезны друг другу, и из этой пользы появится дружба и привязанность.
Что же касается третьей разновидности, то она возникает, если у двоих одна и та же планета находится в противоположном положении. И если к тому же у одного из них она в апогее, а у другого в убывании, к притягательности, возникшей из этого расположения, добавляется несчастливый итог: им не быть вместе.
Классик писал:
И эти строки часто приводят для того, чтобы показать, что и он признавал это разделение.
Есть три пути любви,
В одной – соединение сердец,
В другой – согласие и мир,
А в третьей – гибельный конец.
* * *
Абдулла ибн Омар сказал мне (а ему это рассказывал отец), что однажды, когда его отец был у правителя Муваффака[165], тот послал за двумя астрологами, прославленным Абу Маашаром[166] и еще одним. Когда они прибыли, он сказал:– Я кое-что спрятал, назовите, что именно.
Оба астролога принялись читать свои записи и производить расчеты. После один объявил, что спрятан фрукт, а Абу Маашар сказал, что это какое-то животное.
– Ты прав, – сказал правитель первому. – А ты, Абу Маашар, ошибся.
И он подбросил яблоко.
Абу Маашар застыл на месте. Затем он снова стал просматривать свои таблицы. Вдруг он бросился к яблоку и разломил его.
– О Всевышний! – закричал он, подавая яблоко Муваффаку. Оно было полно личинок.
«Трудно поверить в эту историю, – сказал судья Танухи, – но я своими глазами видел такое, что смогло меня убедить, и среди прочего – смерть моего отца. Он сам составлял свой гороскоп на тот год. Он сказал нам, что это опасный для него год, и написал в Багдад своему зятю, судье Ибн Бухлулу, сообщив, что умрет в этом году, и дал некоторые указания.
Он постепенно заболевал. Перед тем как ему стало совсем плохо, в это время я был с ним, он достал свой гороскоп и стал его внимательно рассматривать, и я увидел, что он плакал, когда убирал его. Он вызвал своего секретаря, продиктовал ему свою последнюю волю и в тот же день ее заверил.
Астролог Абу Касим, которого называли Рабом Сатурна, пришел проведать моего отца, узнав о его болезни. Он успокаивал его и говорил, что никто не может знать такого наверняка.
– Абу Касим, – сказал отец, – ты не из тех людей, что могут ошибаться в подобных вещах, а я не из тех, кого можно так утешить. Подойди и сядь сюда. – И он показал ему свой гороскоп. – Что еще нужно? Можем ли мы сомневаться, – сказал он, – что среда, седьмой день с конца месяца – роковое время?
Абу Касим промолчал. Он не мог заставить себя сказать «да», потому что давно уже служил моему отцу, и поэтому не произнес ничего. Мой отец долго плакал.
Потом он велел рабу принести чашу с водой, размыл свой гороскоп, разрезал его на маленькие кусочки и попрощался с Абу Касимом, человеком, который знал, что они видятся в последний раз.
В среду после полудня отец умер, как и предсказывал».
Даже Абу Али Джубай, известный рационалист, был астрологом, и очень искусным. Пекарь Абу Хашим рассказывал, как человек, живший по соседству, попросил его составить гороскоп для своего ребенка. Абу Али сделал несколько предсказаний, и все они сбылись.
«Наш с метафизиком Абу Мухаммедом Рамхурмузом общий друг рассказывал эту историю как услышанную от самого Абу Мухаммеда:
«Когда он решил закончить учебу и вернуться в родной город, то пришел попрощаться с Абу Али.
– Не уезжай сегодня, Абу Мухаммед, – сказал ему его учитель, – сегодняшние астрологические знаки предвещают путешественникам смерть – они могут утонуть.
– О, что же это, шейх, – воскликнул я, – неужели я слышу это от тебя? Зная то, что ты думаешь о притязаниях и предсказаниях астрологов.
– Абу Мухаммед, – отвечал он, – представь, что мы едем по дороге и кто-то говорит нам, что впереди живет лев. Будет благоразумнее поехать по другой дороге, даже если человек, предупредивший нас, – лжец.
– Я согласен с тобой, – сказал я.
– Раз так, – продолжал Джубай, – то возможно, что Всевышний сотворил такую связь вещей, что, когда планеты находятся в определенном положении, происходят определенные события. Лучше поберечься».
* * *
«Не думай о судьбе, – говорят суфии. – То, что Всевышний, Который знает, выбирает для слуги, лучше, чем то, что выберет сам слуга, не имея Знания. И в любви любящий отказывается от своего выбора ради выбора возлюбленного».Но возвышенные слова суфия Самнуна о любви и ее природе – это слова человека.
«Всякое явление, – говорил он, – можно объяснить тем, что тоньше его, но что может быть тоньше любви? Как можно объяснить любовь?»
Однажды, когда он возвращался из святых городов, в крепости Фаид его просили рассказать о любви. И он поднялся на возвышение и начал беседу, но, пока он рассказывал, все разошлись.
– Что ж, – сказал Самнун, поворачиваясь к лампе, – тогда я буду говорить для тебя. – И в этот момент лампа упала, и ее осколки раскатились во все стороны.
«Суфий Дурра, известный танцор, однажды сказал мне:
– Если человек, который недавно получил деньги, например наследство в двести тысяч и даже меньше, посылает за нами для своего развлечения, мы называем его скорым.
– А что это значит? – спросил я.
Женщины называют ребенка скорым, если он не проживает и года и умирает, когда еще пьет молоко. А этих людей мы зовем так потому, что, если они будут тратить деньги на танцоров, их наследство проживет не больше, чем такие дети.
У танцора, кроме его умения, должен быть особый характер и телосложение. С рождения он должен отличаться непринужденной живостью, совершенным чувством ритма и той упорной тягой к знанию, которая позволяет человеку учиться и в конце концов овладевать искусством. Он должен быть грациозен, обладать длинной шеей и прекрасным сложением, у него должна быть гибкая поясница, тонкая талия и умение легко двигаться.
Он должен уметь чувствовать время полета и падения концов ленты, знать, как раздуть свои юбки до любой пышности, как следить за дыханием и замирать в любом положении. Он должен быть сильным, чтобы выдерживать длительные упражнения, а его ноги и пальцы должны двигаться независимо друг от друга. Танцор должен быть необыкновенно гибким и уметь очень быстро выполнять повороты и вращать бедрами. Кроме того, он должен знать все танцы и их разновидности.
Есть восемь ритмов танца: простой, на четыре удара, рваный ритм и его аллегро (два удара с паузой между ними), первое анданте (за двумя медленными ударами один ускоренный) и его аллегро, второе анданте (один медленный удар и за ним одновременно два неодинаковых) и его аллегро.
Хороший танцор умеет выполнять грациозные повороты вокруг своей оси, и обе его ноги двигаются равномерно. Есть две манеры движения ноги – делать шаг и опускаться на каждый счет или замедленно. Тем искуснее танцор, чем больше чувственной грации он сможет вложить в движение, совершаемое на каждый счет, а в замедленном танце важно, насколько точно он поднимает ногу, перед тем как опустит ее после удара».
* * *
Танцы и чувство ритма заложены в самой природе чернокожих рабов, которых так много на наших рынках. Про них говорят: когда такой человек будет падать с небес на землю, он по пути будет отбивать ритм.Их зубы самые белые, но у них неприятный запах и грубая кожа. Абиссинские совсем другие – слабые и мягкотелые и часто заболевают туберкулезом. Они не годятся в певцы и танцоры, и они иссыхают в дальних странах. Но им можно доверять: в слабом теле скрывается сильный характер.
Турецкие женщины светлокожи, грациозны и полны жизни. Они манят своими маленькими глазами, хотя часто бывают низкорослыми и полными. Они щедрые и чистоплотные, умеют хорошо готовить, но не заслуживают доверия. У гречанок бело-розовые лица, гладкие волосы и голубые глаза. Они покорны, выносливы и надежны. Люди, чья аккуратность и бережливость превратила их в хороших управляющих, нечасто владеют каким-либо искусством.
Из всех белых худшие – армяне, а из черных – темные негры. У них красивые фигуры, но ужасные ступни. О целомудрии они никогда не слыхали, а воровство у них в обычае. Из всех пороков они лишены только алчности. Если оставить армянского раба без дела хотя бы на час, он обязательно что-то испортит. Он ленив потому, что не хочет работать, а не потому, что он не может. Приходится брать палку и бить его, чтобы заставить делать то, что ему говорят.
Не давай рабу есть, и он будет спать. Накорми его, и он вступит в связь с женщиной.
Даже евнухи. Однажды спросили евнуха Арибу, ученого и правдивого человека:
– Расскажи мне, господин, о кастрации. Медики в этом противоречат один другому. Даже Абу Ханифа говорит о возможности евнухов вступать в брак и быть отцами детей, которых выносит их жена.
– Абу Ханифа прав, – сказал Ариба. – Во время кастрации, когда мошонка открыта, а железы смещены, пациент может впасть в состояние шока, в результате чего яички смещаются, и хирург не всегда может их найти. Со временем, когда заживает разрез, железа возвращается на должное место. Абу Ханифа не противоречит Слову Всевышнего: ребенок принадлежит мужу, позволяя такие браки, когда у евнуха остается одна из желез.
Я спросил то же самое у Абу Саида в Нишапуре, и он сказал:
– Конечно же это возможно, ведь у меня самого только одна.
Надо быть внимательным при покупке рабов. Как часто смуглых девушек выдают за блондинок, больных за здоровых, толстых за стройных. Торговцы могут сделать голубые глаза черными, желтые щеки красными, впалые – круглыми, а волосатые – гладкими. Они представляют тонкие руки полными и скрывают оспинки и прыщи.
Нельзя покупать рабов на праздничных ярмарках. Как часто там покупали мальчиков, думая, что покупают девочку. Я слышал, как торговец говорил: «Четверть порции хны, и за нее заплатят на сотню дирхемов больше». Они удлиняют волосы, приплетая пряди того же цвета, духами скрывают дурное дыхание и отбеливают зубы поташом с сахаром или углем с солью. Девушкам велят быть любезнее со стариками и скромными людьми, но холоднее вести себя с юношами, чтобы разжечь их желания и завладеть их фантазией.
Вот девушка-певица из Медины: учтивость и грация сочетается в ней с кокетством и умом. Она никогда не ревнует, не злится и не скандалит. Девушка из Мекки – изящное создание, с узкими запястьями и лодыжками и томными глазами. Но Абу Отман, посредник, считает, что лучшая рабыня для тебя здесь – берберка, увезенная из своей страны в девятилетнем возрасте, которая прожила три года в Медине и три – в Мекке, а в шестнадцать приехала в Ирак, чтобы достигнуть совершенного успеха в искусстве быть изящной и изысканной. А теперь, когда она попала на рынок в возрасте двадцати пяти лет, она соединяет в себе все лучшие качества берберок, кокетство жительниц Медины, изящество жительниц Мекки и культуру жительниц Ирака.
Мы говорим об образованных рабынях. Есть история о том, как однажды ночью ар-Рашид лежал между двумя девушками, девушка из Куфы массировала его руки, а девушка из Медины – ступни, и очень искусно.
– Но не забывай о моей законной доле, – сказала рабыня из Куфы.
Вторая девушка отвечала:
– Но от Малика я знаю слова, дошедшие к нему от Хишама, сына Урвы, а его дедом был Зубайр, сын Аввама, спутника пророка, да благословит его Аллах и приветствует: человек, ожививший мертвую почву, владеет ею.
Первая оттолкнула ее и заспорила:
– Но от Амаша мы слышали – а он узнал это от Хайтама, который услышал это от Абдуллы ибн Масуда, которому сказал это пророк, да благословит его Аллах и приветствует – забава для того, кто ее получит, а не для того, кто ее начнет.
«На игру мужчины с женщиной любят смотреть ангелы», – сказал пророк.
«Однажды, в компании друзей, мы зашли в сад, – рассказывает Абу Сувейд, – чтобы купить фруктов. Там мы увидели старую женщину с прекрасным лицом, хотя уже совсем седую. Она расчесывалась гребнем из слоновой кости.
Мы остановились перед ней, но она как будто не замечала нас и даже не закрыла лицо.
– Если ты окрасишь в черный свои волосы, госпожа, – сказал я, – ты будешь прекраснее любой девушки. Почему ты не сделаешь этого?
Она подняла свои огромные глаза и ответила стихами:
– Прекрати! – закричал я.
Цвета, годами размытые,
Уже не верну себе я,
Поблекли черные волосы,
Время проходит быстро.
Все же еще горда я,
Хоть и не та, какой была,
А впрочем, и сейчас необходимо,
Чтоб мужчины окружали меня.
О, эти воспоминания о грехах – как они искренни, и как лживы раскаяния».
Жалобы старика не значат, что он устал от жизни: Он устал быть немощным.
Как гласит пословица, имеющий показывает то, что скрывает нуждающийся. Подняв руку и коснувшись занавеси, за которой были его рабыни, хозяин закричал: «Спойте что-нибудь!» И они немедленно заиграли и запели, у одной была лютня, у другой – свирель, у третьей – арфа, у еще одной – кастаньеты.
Там, среди винных бочек и чаш, был старик в ярких одеждах, а вокруг него – прекрасные виночерпии, мерцающий свет, мирт и жасмин, лютня и свирель.
Озолоти свою чашу желтым вином, так бледен жемчужный день,
Мир, как невеста, сегодня покрыт перламутровым серебром.
Ты смотришь на снег, а я считаю дрожащие лепестки на тонких ветвях,
Не пышное празднество это весны, а белые зимние розы.
Чашу за чашей мы будем пить
И рассказывать дивные сказки.
Напившись, мы будем лежать на коврах,
А виночерпий стоит среди нас,
Высокий и величавый.
Налей вина и подай его мне, о белая рука,
Вино как солнце! Как мыльный пузырь луна! И чаша небес!
Вёсны я прожил в Кутраббуле и в Карке прятался от жары,
Моя матььвино еще кормит меня и спасает в знойный полдень,
Ветви склонились, защищает меня надежною крышей тень.
А голуби плачут, как женщины, запевшие скорбную песнь,
Их слезы – тоска моя, горе – беда моя, и плачем мы об одном.
Как дитя во власти внезапного голода,
Как слабоумный старик,
Я поднимаюсь и тяжело иду к тавернщика дочери.
И, защищенный толщиною ночи,
Рву паутину растянутых нитей,
Оплетавших ее, как дикий паук.
И жалю ее, – и так напиваюсь ее вином.
Из чаш позолоченных льется оно,
И вино, и чаша – все золото, и уже не могу понять,
Какое из них – настоящее, но знаю главную разницу:
Чаша – недвижима, напиток – живой.
И шепчущий проповедь под куполом неба
Под звездным мерцанием – он будет нитью
Жемчужин, рассыпанных в пьянящих руках.
Душу бессмертную я заложил
За напиток и два поцелуя.
Я знаю о сытости и страшусь ее:
Расстанутся быстро дух и тело.
Веруй, если Любовь – твоя Вера.
Пусть зависть грызет любовь ненавидящего,
И каждое слово его – клевета,
Есть ли большая Милость Всевышнего,
Чем два любящих тела на ложе?
И последние дни открывают живую любовь,
Пусть исчезнет сам мир, но остается – она.
Ведь мы живы еще, дай нам любовь и сжалься,
И пусть нечестив и несчастлив я,
Об одном прошу, чтоб однажды
Я касался любимой и кубка.
Наливай! Я отчетливо вижу
Все, что будет со мною в бездне,
В глубокой пропасти черта!
Подай же плоти запрещенной Словом божественным,
С христианским священником после в аду
Разыграю вино, как мочу, над огнем.
– Откройте бочку! – закричал он. – И пусть звучит лютня! – И, вдохнув благовония, обратился к ласкам.
– Пропащая душа! Не стыдишься ли ты? – вскричал я.
Он рассмеялся и приветливо отвечал:
– Не настало ли время оставить распутство? – спросил я.
Любви счастливейшее наступает время,
Когда разоблачается желанье.
Он помрачнел, проворчал что-то, его лицо как будто стало другим, казалось, он задумался. Но когда он снова заговорил, то сказал вот что:
– Этот вечер для удовольствий, а не для красивых слов, а ночь – для пития, а не для диалектики. А все, что ты хочешь мне сказать, скажешь при следующей встрече. Завтра.
И я ушел».