Жарким июньским днем 1162 года в глухом северном углу монгольской степи, в урочище Делюн-Болдох на правом берегу Онона, что в восьми километрах к северу от современной монгольско-российской границы, родился маленький мальчик. Через полвека имя этого ребенка со страхом или почтением будут называть миллионы людей из числа покоренных им народов, но пока у новорожденного нет имени, ибо отец мальчика, могучий монгольский вождь Есугэй-багатур, владыка сорока тысяч кибиток, еще не вернулся из похода на извечных врагов – татар. Вскоре он вернется, ведя на аркане дюжего татарского нойона Тэмуджина-Угэ, и по старому монгольскому обычаю первенец Есугэя получит имя Темучин (Тэмуджин) – и в память об этом событии, и в знак принятия силы от могучего воина. Младенец родился, сжимая в правой руке сгусток крови, словно сама судьба уже при рождении определила ему участь кровавого властителя народов. Через сто лет его потомки будут владеть двумя третями всего известного мира, а сейчас, летом 1162 года, младенец лежит в люльке и улыбается своей матери Оэлун...
А теперь, после столь колоритного начала, прервем наше повествование о будущем великом хане монголов и обратимся к целому вороху исторических проблем, не решенных по сию пору, которые лишь пунктиром обозначились в вышеприведенном прологе.
Хотя в этом рассказе о рождении Темучина все может быть полностью верным, однако, к действительно бесспорным фактам можно отнести лишь немногие. Родителями мальчика и в самом деле были Есугэй и Оэлун, назван он был и вправду в честь захваченного в плен сильного врага, наконец, о пресловутом сгустке крови, зажатом в руке новорожденного, упоминают едва ли не все наши источники. Но это, пожалуй, и все (кроме, разумеется, будущности Темучина-Чингисхана). Ни дата, ни место рождения будущего покорителя мира нам доподлинно не известны. Есугэй-багатур в одних источниках описан как вождь и владыка монголов, в других же он – не более чем удачливый степной разбойник, хотя и высокого рода. А между тем, от точных ответов на эти вопросы зависит очень многое: например, без четкого определения даты рождения Темучина практически невозможно восстановить хотя бы приблизительную хронологию монгольской истории накануне образования государства. Осознание точного места Есугэй-багатура в монгольской родовой и военной иерархии позволит лучше понять феномен возвышения самого Темучина. Даже локализация места рождения имеет немаловажное, хотя главным образом психологическое значение: конечно, Чингисхан был монголом, но на территории какой современной страны он родился – России или же собственно Монголии? Споры по этим и другим вопросам ведутся ожесточенные, однако сегодня накопленные знания в сочетании с логикой позволяют утвердить наиболее вероятную версию событий, связанных с рождением Темучина. Начнем по порядку, от простого к сложному.
Более простым, хотя бы в силу меньшей исторической значимости, представляется уточнение географического местоположения урочища Делюн-Болдох. Поскольку в самом названии присутствует понятие «низина», «болото», «комариная местность» – его сложно отнести к верховьям Онона, где рельеф более горист, чем, к примеру, в среднем течении. Да и упоминание об игре в альчики на льду Онона, когда Темучин был в одиннадцатилетнем возрасте, тоже скорее относится к более спокойному среднему течению реки, нежели к верховьям, где лед в силу быстрого течения менее крепок и, разумеется, опасен для детских игр. Так что нутуг Есугэй-багатура лучше искать там, где Онон выходит из пределов Хэнтэйского хребта. Именно здесь около ста лет назад русский исследователь Юренский и обнаружил урочище, которое местные буряты называли Делюн-Булдах. Сегодня это почти ненаселенная местность в двухстах километрах к югу от Читы, полностью соответствующая своему не слишком ласковому названию. Конечно с полной уверенностью утверждать, что это и есть место рождения Чингисхана, нельзя (а нынешние монголы вряд ли с этим согласятся, в отличие от их родичей-бурят), однако его надо признать наиболее вероятным. Возможно, российским или читинским губернским властям стоило бы поставить здесь какой-нибудь памятный знак с целью развития туристического бизнеса.
Обратимся теперь к другой, более важной проблеме. Имеются в виду роль и место Есугэй-багатура в той своеобразной монгольской «табели о рангах», которая сложилась в третьей четверти XII века, после безвременной кончины Амбагай-хана и короткого правления сына Хабул-хана, Хутулы. Вопрос этот далеко не прост в силу значительного расхождения сведений источников; тем не менее, он вполне поддается анализу на основании имеющихся на сегодня данных.
После смерти, одного за другим, трех ханов монголов-нирун в среде родовой аристократии возникла весьма сложная династическая ситуация. Наибольшим прижизненным авторитетом пользовался первый из общемонгольских ханов – Хабул, победитель чжурчжэней, осмелившийся (причем безнаказанно) дернуть за бороду самого цзиньского императора. Однако ни один из семи его сыновей новым ханом не стал. Вероятно, это можно объяснить молодостью (на тот момент) ханских отпрысков, но главной причиной, безусловно, было отсутствие точных правил престолонаследия. Практика прямого наследования от отца к сыну отнюдь не господствует в родовом обществе. Более обычным для этого типа социальной жизни является так называемое «лествичное право», то есть переход власти к следующему по старшинству в роде. В то же время очень важное значение при передаче власти у восточных народов имеет завещание властителя. И надо сказать, что в пользу Амбагая перед смертью высказался сам Хабул-хан, что окончательно расставило все точки над i и, вместе с тем, предопределило будущую невеселую коллизию.
Дело в том, что после смерти Амбагая нового хана можно было выбирать как из потомков Хабула, так и из сыновей самого Амбагая, а последних, судя по монгольским источникам, имелось десять(!). И сам Амбагай-хан, перед смертью назвавший двух возможных наследников – собственного сына Кадана-тайши и Хутулу, сына Хабул-хана – невольно запутал ситуацию. Монголы избрали ханом могучего и веселого Хутулу, что, конечно, укрепило позиции потомства Хабул-хана, но отнюдь не устраняло сыновей самого Амбагая от возможного наследования престола. Положение еще более осложнилось тем, что серьезные претензии на власть предъявляли и потомки старших, с формальной точки зрения, родов, которые вели свою родословную от старших сыновей Хайду – авторитетного родового вождя, бывшего дедом и Хабула, и Амбагая[35]. К таким потомкам относился, в частности, один из вожаков тайджиутов, Таргутай-кирилтух, племянник Амбагая. В целом количество степных аристократов, которые к моменту смерти Хутулы могли вполне законно претендовать на власть, вероятно, превышало несколько десятков человек. Есугэй тоже находился в этом списке, и далеко не в первых рядах, хотя, впрочем, и не в последних. В такой ситуации многое зависело от личных качеств и авторитета претендента, от его способности примирить эту массу амбициозных соперников. Что касается личных качеств, то тут Есугэй оказался на высоте; но лидером, способным укротить своим авторитетом спесивых претендентов, он, судя по всему, так и не стал.
Есугэй, бесспорно, был великолепным воином и, видимо, достаточно толковым военачальником, о чем свидетельствует и его специфическое прозвище «багатур», которое обычно присваивалось выдающимся степным витязям и военным вождям. Правда, к моменту рождения своего первенца он еще явно занимал подчиненное положение. В непрерывных битвах с татарами, последовавших за смертью Амбагай-хана, военачальником монголов был Кадан-тайши, которого также именовали и Кадан-багатур. Так обстояло дело и в приснопамятном походе, предшествовавшем рождению Темучина. Кадан пользовался немалым авторитетом, однако вскоре был отравлен кераитским Гурханом[36], дядей небезызвестного Тогрила (Ван-хана). Очевидно, это произошло почти в одно время со смертью Хутулы, ибо через короткое время был созван совет для определения нового монгольского лидера. Совет так и не смог остановиться на единой кандидатуре, хотя и определил довольно узкий круг претендентов, в котором на первых ролях выступали Есугэй-багатур – как военный вождь, и будущий злой гений Темучина, Таргутай-кирилтух[37] – как вождь родовой. Вплоть до смерти Есугэя этот властный конфликт так и не был разрешен; более того, из некоторых глухих намеков, имеющихся в источниках, можно понять, что в последний год жизни Есугэя он серьезно обострился, что, возможно, послужило катализатором и всех позднейших событий. Но, во всяком случае, можно достаточно уверенно сказать, что Есугэй-багатур вряд ли был «властелином сорока тысяч кибиток». Скорее, его следует назвать первым среди равных. На его авторитет работали воинские таланты и, в особенности, побратимство с могущественным вождем кераитов Тогрилом, которому Есугэй дважды помог вернуть утраченный было престол кераитского ханства. Против – сравнительно невысокое место в родовом старшинстве и почти очевидная слабость как политика. Пока Есугэй был жив, статус-кво сохранялся, но с его смертью хрупкое равновесие рухнуло, и его семья оказалась у разбитого корыта.
* * *
А сейчас наступило время обратиться к самой спорной и сложной проблеме. Это вопрос о дате рождения Темучина и тесно связанные с ним трудности в определении монгольской хронологии доимперского периода и тема так называемых «темных лет» – то есть, того промежутка в монгольской истории, который составляет, по разным оценкам, от десяти до восемнадцати лет, когда, если верить монгольским источникам, в монгольской степи не происходило абсолютно ничего. Нужно отметить, что этому предмету посвящены, в буквальном смысле, тысячи страниц в монголоведческих трудах, однако к общему мнению современным исследователям прийти так и не удалось.Вся разноголосица мнений и аргументов в целом сводится к трем основным датам рождения будущего «Потрясателя Вселенной» – 1155-й, 1162-й и 1167-й годы. Существуют, впрочем, и совсем фантастические – 1182-й и даже 1186-й годы, но такие датировки противоречат уже точно установленной хронологии и серьезными исследователями не рассматриваются. Что же касается трех указанных дат, то каждая из них базируется на своей группе источников, и полностью отвергнуть какую-либо из них не представляется возможным. Однако, если основываться на тщательном анализе всех фактов, приводимых источниками, включая и косвенные, можно определить наиболее вероятную дату рождения Чингисхана.
Начнем с самой ранней. Она базируется главным образом на свидетельстве Рашид ад-Дина, который утверждает, что на момент смерти (1227 г.) Чингисхану исполнилось семьдесят два года. Однако у самого же иранского историка в другом месте указана совсем иная дата – 1152 – 1153 годы. В то же время он уверенно заявляет, что будущий повелитель монголов появился на свет в год Свиньи, что соответствует 1155 году (или, что немаловажно, 1167 г.). С мнением Рашид ад-Дина, как крупнейшего авторитета, приходится считаться, но целый ряд обстоятельств делает его хронологию довольно сомнительной.
Конечно, следует обратить внимание на то, что у Рашид ад-Дина в «Сборнике летописей» имеется масса неточностей и прямо противоречащих друг другу фактов. Путаница в родственных и племенных связях, да и датировке событий в этом знаменитом труде присутствует постоянно. Примеров противоречивых данных буквально сотни (!), что в принципе только доказывает, что этот труд создавался несколькими людьми, использовавшими разные первоисточники, а Рашид ад-Дин был только сводчиком и редактором, хотя, несомненно, талантливым. Отсюда вполне логично сделать вывод, что один из «литературных негров» персидского визиря имел перед глазами документ, позволяющий отнести рождение Темучина именно к 1155 году. В XIV веке, когда составлялся «Сборник летописей», уже, разумеется, не оставалось прямых свидетелей. Нужно было опираться на письменные свидетельства современников Чингисхана. Между тем, в «Сокровенном Сказании», самом информативном источнике по раннемонгольской истории, к тому же написанном очевидцем, особо приближенным к Чингисхану, нет упоминаний о дате его рождения. Но все же одна такая датировка имеется в другом сочинении, написанном при жизни Чингисхана. Речь идет об отчете посла Сунской империи Чжао Хуна, уже известном нам «Мэн-да бэй-лу» («Полном описании монголо-татар»). Чжао Хун, ссылаясь на слова одного из главных военачальников Чингисхана, Мухали, пишет, что хан монголов родился в 1155 году. И с большой долей уверенности можно говорить, что именно из «Мэн-да бэй-лу» рашид ад-диновский составитель и взял эту дату. Фактически, только у Чжао Хуна приводится этот год рождения. Но сегодня большинство исследователей относится к «Мэн-да бэй-лу» достаточно скептически. Масса сведений сообщаемых там, является прямой ложью или сборником нелепиц. Следует помнить, что Чжао Хун на деле выполнял и функции шпиона, что часто входит в обязанности послов. Монголы прекрасно об этом знали и потому постоянно скармливали «страшно далекому» от них конфуцианскому чиновнику разного рода дезинформацию, преследуя при этом свои цели. Никакой возможности перепроверить слова Мухали у Чжао Хуна не было, приходилось верить на слово. И таким образом, единственным реальным аргументом в пользу датирования рождения Чингисхана 1155-м годом являются слова умного монгола, обращенные к китайскому шпиону, к тому же совершенно не понимающему ни монгольского образа жизни, ни самих монголов. И, вполне вероятно, 1155 год стоит в одном ряду с массой других ложных сведений, которыми пестрят страницы труда Чжао Хуна. Можно, конечно, возразить, что для Мухали не было особого смысла лгать именно в этом вопросе, казалось бы, ничего не решающем, однако легко можно привести по крайней мере два соображения. Первое: Мухали по неким известным лишь ему причинам специально завысил возраст Чингисхана, зная, что сообщение об этом пойдет к сунскому императору. Скажем, для того, чтобы еще более подчеркнуть опытность хана как полководца. И второе: Мухали мог просто не знать настоящего возраста своего хана – а у монголов это было в порядке вещей, о чем, кстати, пишет и сам Чжао Хун – но, разумеется, он не мог признаться в этой своей неосведомленности послу китайского императора.
Таким образом, датировка Рашид ад-Дина, по-видимому, целиком базируется на этом чрезвычайно ненадежном свидетельстве китайского посла. И в этом смысле никак нельзя утверждать, как делают это некоторые современные исследователи, что дата рождения Чингисхана, приведенная в «Сборнике летописей», подтверждается данными «Мэн-да бэй-лу». Такое утверждение, выражаясь простым языком, ставит телегу впереди лошади. К тому же констатация Чжао Хуна противоречит другим, также китайским источникам, написанным с куда большим знанием дела и относящим рождение Чингисхана к 1162 году.
Важнейшим документом, дающим именно такую датировку, является знаменитая «Юань-ши» («Хроника династии Юань»). Она вообще представляет собой исключительно важный источник по истории монголов, во многом более точный и продуманный, нежели «Сборник летописей» Рашид ад-Дина, хотя тоже не лишенный серьезных недостатков. Немаловажно и то, что «Юань-ши» создавалась на основе, вероятно, самой полной документации того времени, посвященной монгольским завоеваниям. Монгольские ханы – императоры Китая, начиная с Хубилая и вплоть до изгнания монголов в 1368 году, были самыми авторитетными из монгольских владык, а с 1260 года считались и великими ханами всего Йеке Монгол Улус. То есть они обладали наибольшими возможностями по сбору всех свидетельств возвышения монгольского имени, а с учетом огромного пиетета китайских чиновников к истории, вся эта документация еще и хранилась в образцовом порядке. Так что «Юань-ши» следует признать наиболее полным и объективным сводом сведений о монгольской империи и, в том числе, о ее первых ханах.
Так вот, в «Юань-ши» без каких-либо разночтений и противоречий утверждается, что Чингисхану в момент смерти было шестьдесят шесть лет. Если учесть, что в китайской, а позже и в монгольской традиции отсчет возраста идет с момента зачатия, а не появления на свет ребенка, мы и получаем твердую дату рождения первого великого хана монголов – 1162 год. Эта датировка встречается и в других китайских источниках, предшествующих написанию «Юань-ши». Можно назвать «Чжо-гэн лу» юаньского придворного историка Тао Цзун И, а также знаменитое китайское повествование о Чингисхане «Шэн-у цинь-чжэн лу» («Описание личных походов священно-воинственного», т.е Чингисхана), в которых эта дата также подтверждается[38]. Фактически, из всех китайских источников только вышеупомянутое сочинение Чжао Хуна дает иную датировку, что само по себе весьма показательно.
С датой рождения Чингисхана, определенной китайскими историками, полностью согласуются и данные, относящиеся к монгольской традиции. Сами эти произведения относятся к более позднему времени, чем «Юань-ши», но анализ важнейших сочинений – таких, как «Алтан Тобчи» и «Эрдэнийн Тобчи», доказывает, что их авторы имели доступ к уникальным первоисточникам. «Алтан Тобчи», принадлежащая перу Лубсан Данзана, вообще во многом дополняет главные наши источники, хотя, к сожалению, не указывает, откуда были взяты те или иные сведения. Именно в «Алтан Тобчи» приводится самая четкая датировка рождения Темучина: «в год Черной Лошади (то есть 1162 год), в первый летний месяц, в полдень шестнадцатого дня родился Чингис-хаган». Трудно сказать, можно ли верить такой точно определенной дате; не исключено, что Лубсан Данзан дал здесь волю собственной фантазии. Но, как бы то ни было, это единственная конкретная дата появления Темучина на свет, приводимая в достойных доверия источниках.. Кстати, косвенно ее подтверждает тот уже упомянутый факт, что Темучин родился, когда его отец возвращался из похода. В этом смысле летнее время более предпочтительно, так как монголы старались приурочить военные походы к поздней весне, когда степь зазеленеет и, отметим, полностью высохнет после весенних дождей. Конечно, подобного рода набеги могли проходить и в другие сезоны, но это случалось реже и, в основном, по необходимости.
Суммируя изложенное выше, приходим к выводу, что самая большая группа источников относит рождение Чингисхана к 1162 году. Видимо, эту дату и следует считать наиболее вероятной.
Что касается последней из возможных дат – 1167 год – то она основывается главным образом на том, что в конце оригинального списка «Шэнь-у цинь-чжэн лу» говорится, что Чингисхан умер в шестьдесят лет. Однако такое основание является более чем сомнительным, так как в том же сочинении ранее сказано, что в 1203 году Темучину был сорок один год. Столь явное противоречие с необходимостью подразумевает ошибку в одном из случаев. Куда более вероятно, что эта ошибка относится к концовке сочинения и вызвана, скорее всего, невнимательностью переписчика, просто пропустившего необходимый иероглиф. Однако некоторые исследователи пытаются все же отстаивать 1167 год, основываясь больше на собственных логических построениях, чем на данных источников. Для подтверждения этого используют даже указание Рашид ад-Дина, что Чингисхан родился в год Свиньи, а таковым после 1155 года был именно 1167-й. Между тем, как уже показано выше, сам Рашид ад-Дин вычисляет дату рождения из продолжительности жизни Чингисхана, основываясь на свидетельстве Чжао Хуна. То есть это уже само по себе логическое построение, возможно, кстати, связанное и с некоторыми элементами священного – ведь при этом получается, что Чингисхан прожил шесть полных двенадцатилетних циклов: оба эти числа в восточной традиции имеют безусловно сакральное значение. Так что эту, тем более опосредованную, опору на год Свиньи как дату рождения будущего повелителя Азии нельзя принимать всерьез. Иное дело, что 1167 год значительно лучше согласуется с дальнейшей жизнью Чингисхана, нежели 1155-й. Ведь если принять последнюю дату, то получится, что первенец Чингисхана родился, когда Темучину было двадцать девять лет, что представляется крайне маловероятным, особенно с учетом монгольской традиции достаточно ранних браков. Однако в этой связи заметим, что тогда 1167 год тоже не очень подходит, так как Темучин в таком случае слишком молод, тем более, что 1184 год является самой поздней возможной датой рождения Джучи, а самой ранней будет 1182 год – то есть год, когда Темучин еще считался несовершеннолетним. Более того, в «Сборнике летописей» Рашид ад-Дина говорится, что старшим ребенком Чингисхана была дочь, и значит, Джучи был первым сыном, но не первенцем как таковым. А это уже явно относит нас к самому началу 1180-х годов и само по себе наилучшим образом подтверждает, что в историческом, источниковедческом и даже биологическом плане наиболее приемлемой датой рождения первого владыки Великой Державы Монголов является 1162 год.
Следует напомнить, что определение точной даты рождения Чингисхана важно не столько само по себе (но и это, конечно, имеет немалое значение, хотя бы в плане возможных юбилейных торжеств: 850-летие Чингисхана – серьезная дата), сколько в контексте уточнения монгольской хронологии в догосударственный период. Да и с самой обычной человеческой точки зрения немаловажно знать, было ли Чингисхану за пятьдесят, когда он был провозглашен великим ханом и начал свои великие преобразования, или же ему не было и сорока лет. Любому понятно, что у каждого возраста свои психологические отличия и, чтобы хорошо понимать логику исторических событий, надо четко представлять личность, которая эту историю творила, во всем ее своеобразии. Особенно это касается молодых лет Темучина, ведь именно в молодые годы личность подвержена наибольшим изменениям, и разница в двенадцать лет здесь неприемлема. Портрет исторического деятеля должен быть по возможности точным, в противном случае даже само объяснение тех или иных исторических событий будет полностью неверным. Достаточно сказать, для иллюстрации этого положения, о знаменитой «Троянской войне на Селенге»[39]. Две крайние даты приводят нас к тому, что Темучину было либо шестнадцать, либо двадцать восемь лет, когда его имя впервые прогремело по всей монгольской степи. Разница, понятно, колоссальная, к тому же подробно описанные события этой войны приобретают слишком уж разную окраску. По принятой нами датировке в это время Темучину был двадцать один год (или, возможно, двадцать лет), юношеская импульсивность уже осталась позади, но и осторожность матерого волка еще не пришла. И таких нюансов в ранней монгольской истории немало. Поэтому и в дальнейшем в этой книге монгольская хронология догосударственной эпохи основывается на определенной нами дате.
В завершение темы коснемся проблемы «темных лет» монгольской истории. Проблема эта не разрешена историками и по сей день. Заметим, что ни одна, даже самая поздняя из возможных дат рождения Чингисхана, ее не решает. Однако ранняя (1155 год) датировка увеличивает период молчания о деяниях Темучина едва ли не до двадцати лет с момента первого провозглашения его ханом, поздняя (1167 год) сводит его к восьмидесяти годам, но полностью это хронологическое затруднение не снимает. В той системе хронологии событий, которая далее будет применена в этой книге, это «время молчания» равно одиннадцати (или двенадцати) годам. Ясно, что в эти годы (ориентировочно, 1186 – 1197 гг.) какие-то события в монгольской степи происходили, но никаких сведений в источниках об этом нет. Особенно удивляет молчание «Сокровенного Сказания», которое самым подробным образом повествует о предшествующих и, наоборот, о последующих событиях. Об этих же годах – ни слова, словно бы упоминание о них было табу. Поневоле приходится задуматься, что же могло стать этому причиной. И здесь тоже помогает тщательный анализ источников. Во-первых, ряд авторов уверенно утверждает, что сама система табуирования в монгольском обществе существовала (например, после смерти младшего из сыновей Темучина и Борте, Тулуя, его имя стало запретным – то есть, его нельзя было произносить и, тем более, называть им детей). Известные нам табу все относятся к ханскому роду. Таким образом, можно предположить, что и «молчаливое десятилетие» имеет самое прямое отношение к хану монголов Темучину. Происходившее с ним в эти годы было объявлено «табу», и об этом запрещалось упоминать. Что же это могло быть? Вероятно, нечто такое, что далеко не красило великого основателя Монгольской империи. И кое-какие следы этого в источниках все же нашлись, хотя и отмеченные невнятно, скороговоркой. Так, в «Мэн-да бэй-лу» Чжао Хун пишет, что, по слухам, Чингисхан «в юности» более десяти лет находился в плену у чжурчжэней; Рашид ад-Дин упоминает о том, что в молодые годы Чингисхан трижды (!) попадал в плен к меркитам. Надо сказать, что чжурчжэньский плен достаточно вероятен, особенно в форме заложничества. Что же касается сугубо степных дел, то и такой вариант, в виде меркитского (или тайджиутского?) пленения вполне возможен. И, само собой разумеется, что этот достаточно позорный для великого хана отрезок жизни подвергся прямому запрету на упоминание, и в итоге остались лишь неясные слухи. Вероятно, Чжао Хун прав, говоря о более чем десяти годах плена. В таком случае именно на этот период падают «темные годы», и загадка монгольской истории находит свое разрешение.
А теперь, после уточнения датировок и хронологии, обратимся непосредственно к событиям жизни Чингисхана, начиная с его детства и до провозглашения его ханом монголов-нирун.