Джеймс Веллард

Вавилон. Расцвет и гибель города Чудес

Глава 6. Генри Роулинсон и надпись Дария

 

Персидский текст высечен в камне пятью колонками, непосредственно под изображением Дария, его двух помощников, десяти самозванцев и бога Ахурамазды. Слева от персидского текста располагаются три колонки на эламском языке, а над этими тремя колонками – вавилонский текст, высеченный на выступе скалы.

Первой задачей Роулинсона, взобравшегося на узкий выступ, было скопировать персидский текст, а для этого ему требовались приставные лестницы разной длины; на слишком короткой лестнице он бы не смог прочесть верхние строчки, а на слишком длинной он бы раскачивался из стороны в сторону и мог упасть. Роулинсон решил встать на верхнюю перекладину короткой лестницы; опираясь левой рукой о скалу, он удерживал свое тело и лестницу, в левой же руке он держал блокнот, а правой делал записи. Тем, кто боится высоты и страдает от головокружения, наверное, страшно даже представить себе следующую картину: высокий англичанин, взобравшийся на верхнюю перекладину почти вертикально стоящей лестницы, которая опирается на узкий каменный карниз, расположенный в 500 футах от земли. В известном рассказе о своих достижениях Роулинсон пишет: «В таком положении я копировал все верхние надписи, и интерес, вызванный этим занятием, совершенно вытеснил чувство опасности».

Под «интересом» Роулинсон подразумевает граничащую с самопожертвованием страсть к Древнему Востоку. Не удовлетворившись тем, что скопировал древнеперсидский текст в таких опасных условиях, он пытается выполнить практически смертельный трюк и добраться до эламского текста, который, как было сказано выше, состоял из трех колонок слева от древнеперсидских колонок или таблиц.

Для этого нужно было пересечь обрыв под этими надписями. Карниз обрывался, и расстояние до следующего выступа составляло около десяти футов; преодолеть его было невозможно, поэтому Роулинсон решил воспользоваться лестницей. К своему сожалению, он обнаружил, что она слишком коротка и если один ее конец укрепить на одной стороне обрыва, то второй конец едва касается другой стороны. Спутникам Роулинсона удалось отговорить его от такого подвига, и он не стал переходить по этому «мосту», который наверняка обвалился бы под его весом прежде, чем он достиг бы противоположного конца. Тогда исследователь решил поставить лестницу ребром и пройти по ней, ставя ноги между перекладинами. Но едва он поставил ногу на нижнюю сторону лестницы, как она провалилась и перекладины, которые персы не прикрепляют к боковым стойкам, выскочили из пазов. Все сооружение обрушилось в пропасть, за исключением верхней стойки, и Роулинсон повис в воздухе, цепляясь за эту шатающуюся, прогибающуюся стойку. Далее он пишет: «В конечном счете с помощью друзей, которые с волнением наблюдали за моими действиями, я вернулся на персидскую сторону и не пытался пересечь обрыв, пока не соорудил сравнительно крепкий мост».

Но Роулинсона ждало еще более трудное испытание – настолько трудное, что даже местные скалолазы сочли задачу невыполнимой. Нужно было добраться до вавилонского текста, высеченного на двух срезах скалы над эламской версией. Определенное представление о тяжести подобного восхождения дает тот факт, что не только «местные верхолазы», как называет их Роулинсон, отказывались лезть туда, но и сам англичанин признавался себе, что вавилонский камень недосягаем. Однако:

«Наконец некий дикий курдский мальчик, пришедший издалека, вызвался совершить восхождение, и я пообещал ему немалую награду в случае успеха. Данная часть скалы скошена (то есть срезана вертикально) и выступает на несколько футов над скифским углублением (то есть над поверхностью скалы с эламским текстом), поэтому до нее нельзя добраться с помощью обычных приемов скалолазания. Первым делом мальчик втиснулся в расщелину, расположенную немного левее выступа. Когда он поднялся по расщелине немного выше выступа, то крепко вбил в нее деревянный колышек, привязал к нему веревку и затем попытался раскачаться, чтобы добраться до расщелины, находящейся на другой стороне. Но ему помешал каменный выступ. Оставалось только добраться до нее, цепляясь пальцами рук и ног за малейшие неровности голой скалы. И в этом он преуспел, преодолев около двенадцати футов почти отвесной стены, что для посторонних наблюдателей казалось почти чудом. После того как он достиг другой расщелины, основные трудности остались позади. Он принес с собой веревку, прикрепленную к первому колышку, и теперь, привязав ее ко второму, мог раскачиваться над выступом. С помощью короткой лестницы он соорудил нечто вроде люльки маляра, и, усевшись в ней, под моим руководством сделал на бумаге копию вавилонского перевода записей Дария. Следует добавить, что обретение вавилонского ключа имеет гораздо большее значение, так как каменная глыба, на которой высечена надпись, обречена на быстрое разрушение. Как я заметил в последнее посещение, вода, просачиваясь сверху, почти отделила нависающий выступ от остальной скалы… и он может обрушиться и расколоться на тысячи кусочков».

Роулинсон был прав, придавая важное значение вавилонскому тексту, так как в качестве части трехъязычной надписи он предоставлял филологам все ключи к разгадке грамматики аккадского языка, как в конечном итоге договорились называть два диалекта одного и того же языка – вавилонский и ассирийский. После такого героического подвига, потребовавшего немало мужества и мастерства, кажется справедливым, что честь первым перевести надпись великого Дария выпала самому Роулинсону; его перевод с древнеперсидского на английский, сделанный в 1847 г., без особых поправок принимают и современные ученые.

Рельеф на Бехистунской скале интересен тем, что в длинной надписи, в отличие от многих других клинописных документов, представляющих собой всего лишь записи торговых сделок, запечатлена часть персидской истории, описанная пышным надменным стилем восточных монархов. Начинается она так:

«Я, Дарий, великий царь, царь царей, царь Персии, царь сатрапий, сын Гистаспа, внук Арсама, Ахеменид… из древности мы происходим, издревле наш род был царским…»

И далее:

«Так говорит Дарий царь: Человек по имени Читрантахма, сагартиец, восстал против меня и так говорил народу: «Я царь в Сагартии, из рода Киаксара». Затем я послал персидское и мидийское войско. Мидянина по имени Тахмаспада, моего слугу, я сделал предводителем, и я сказал ему: «Иди, сокруши врага, который восстал и не признает меня». Вслед за этим Тахмаспада вышел с войском и сражался с Читрантахмой. Ахурамазда (верховный бог персов) предоставил мне помощь; по милости Ахурамазды мое войско полностью разбило этих мятежников; Читрантахму схватили и привели ко мне. Затем я отрезал ему нос и уши и выколол глаза. Его содержали в оковах при моем дворе, и все люди видели его. Потом я распял его в Арбеле».

Надпись сообщает нам о том, что Дарий отрезал нос, уши и выколол глаза пятерым из девяти мятежников, которых он выставил на всеобщее обозрение, а потом распял. Остальные погибли в бою. Будучи весьма благочестивым человеком, главную роль в победе над врагами он приписывал милости и помощи Ахурамазды, которого постоянно благодарит следующей фразой: «Ахурамазда предоставил мне помощь; по милости Ахурамазды мое войско полностью разбило этих мятежников». Похоже, что Ахурамазда, как и все остальные великие боги, предпочитал находиться на стороне превосходящих сил, поскольку девять мятежников с причудливыми именами вроде Араха-вавилонянин и Скунха-скиф были всего лишь предводителями разрозненных провинциальных повстанцев и не могли тягаться с Дарием, возглавлявшим хорошо обученное государственное войско.

Таким образом, в Бехистуне персидский монарх увековечил память о гражданских волнениях, ознаменовавших начало его царствования, и даже позаботился оставить гладкое пустое место на скале, где можно было бы написать о своих будущих победах. Однако никаких других надписей здесь нет, ведь не мог же он написать о таком сражении, как битва при Марафоне, где 11 тысяч афинян разбили трехсоттысячное войско великого царя, при этом на поле боя осталось 6400 персов и всего лишь 192 грека.

К 1847 г. Роулинсон сделал копии всего персидского текста, позабыв о дипломатической карьере и о «всех удобствах цивилизации»; «соблюдая епитимью», как он позже выразился, для «достижения великой литературной цели». Этой целью был не просто перевод персидского текста, а попытка расшифровать эламский и вавилонский языки. Трехъязычная надпись на бехистунском рельефе имела не менее важное значение для ассириологов, чем розеттский камень для египтологов. И точно так же, как без помощи греческой надписи на розеттском камне ключ к древнеегипетским иероглифам был бы не найден или обнаружен гораздо позже, все попытки дешифровать эламские и вавилонские надписи оставались чисто умозрительной задачей, пока Роулинсон не представил международному научному сообществу три параллельных текста надписи Дария.

О трудностях, которые по-прежнему предстояло преодолеть дешифровщикам эламского и ассиро-вавилонского языков, можно судить по тому факту, что филологи не знали, что за люди говорили на этих языках, были ли эти языки индоевропейскими или семитскими, было ли их письмо алфавитным, слоговым, идеографическим или представляло смесь всех трех. Они даже в течение долгого времени не могли договориться о том, как называть два языка, которые мы сегодня называем эламским и аккадским. Первый в свое время имел самые различные названия: скифский, мидийский, сузийский, алорадианский, мидо-скифский, анзанисский и еще много других. До сих пор нет единого мнения, к какой языковой семье он принадлежит, хотя немногие заходят в своих предположениях так далеко, как профессор Сэйс, изобретший «алародианскую» языковую семью исключительно для того, чтобы поместить в нее эламский язык. Излишне доказывать, что «алародианская семья» остается плодом богатого воображения профессора, поскольку о людях, говоривших на эламском языке, почти ничего не известно – помимо того, что в Ветхом Завете Эламом называется один из сыновей Сима.

Иеремия и Исайя, как и следовало ожидать, предрекают полное разрушение Элама, вместе с Вавилоном и другими врагами Израиля. Но эти немногочисленные и довольно неопределенные ссыпки на какую-то семитскую народность или племя, находящееся в составе древних государств Междуречья, нисколько не помогают в изучении эламского языка, о происхождении которого филологам и по сию пору мало что известно.[10]

Одним из тех, кто занимался дешифровкой эламского языка, был Георг Гротефенд, которому удалось продвинуться меньше, чем в случае с древнеперсидским языком, поскольку его ограничивало незнание древних восточных языков. Достижения датского ученого Нильса Лудвига Вестергарда были гораздо значительней: ему удалось определить количество отдельных знаков – 82 или 78, и на основании этого он сумел классифицировать письменность как частично алфавитную и частично слоговую. Но его переводы оставались по большей части догадками. Доктор Хинск, ирландский ученый из графства Даун, продвинулся еще дальше, установив приблизительное соответствие 48 знаков из 113, которыми пользовались для надписей на этом языке.

Тем временем Генри Роулинсон опубликовал (в основном за свой счет) копию эламского текста, высеченного на Бехистунской скале, оставив право редактирования и перевода Эдвину Норрису, еще одному замечательному эрудиту и одаренному исследователю, которые были так типичны для Викторианской эпохи. Норрис был родом из Корнуолла и занимался корнским, африканскими и азиатскими языками, о чем можно судить, лишь взглянув на названия его книг: «Основы нескольких основных языков Западной и Центральной Африки»; «Диалоги и небольшая часть Нового Завета на английском, арабском, хауса и борну языках»; «Наброски корнской грамматики» и «Ассирийский словарь». Самым величайшим вкладом Норриса в филологию стали расшифровка и перевод эламской надписи и доказательство слогового характера письма. Насколько убедительно его предположение, что этот восточный язык родственен финскому, судить трудно, поскольку истоки обоих языков в равной степени окутаны тайной.[11]

Итак, два языка бехистунской надписи были установлены и в некоторой степени расшифрованы благодаря объединенным усилиям востоковедов, по мере возможностей обменивавшихся опытом и информацией о своих открытиях. Третий язык, который Фредерик де Солcи назвал «ассирийским», оказался наиболее трудным и в то же время наиболее важным. Как только стало понятно, что это был язык ассиро-вавилонской цивилизации, весь мир – как ученые, так и широкая публика – в нетерпении ожидал, когда же будут прочитаны десятки тысяч табличек, которые копатели наподобие Ботта и Лэйярда, посылали в Европу. Об интересе к недавно зародившейся науке можно было судить по списку иностранных членов Королевского азиатского общества середины XIX в.; ею интересовались не только в Европе, но и в Соединенных Штатах, где основными адептами ассириологии были Вашингтон Ирвинг и Мартин ван Бурен.

История о том, как был расшифрован третий и наиболее важный язык надписи Дария, долгая и сложная. На это ушли годы упорного труда таких ученых, как Вестергард, де Солcи, Опперт, де Лонгперье, Роулинсон и Хинкс. Особенно велика заслуга Хинкса, гениального ирландского лингвиста, который почти никогда не покидал свой приход. Короче говоря, к 1850 г. загадка ассиро-вавилонского языка была почти решена и наступил период перевода обширной литературы, найденной в царских дворцах усилиями Ботта, Лэйярда и других.

Но, несмотря на блестящие и убедительные доказательства, предоставленные Хинксом и Роулинсоном, находились известные ассириологи, которые не принимали ни теорию, ни переводы британских дешифровщиков. Критики Роулинсона утверждали, что письменность, в которой один и тот же знак означает около дюжины различных звуков, не смогли бы прочитать даже ее создатели. Кроме того, когда письменное слово изображается знаком-картинкой, переводчик не может быть уверен в его точном значении. Некоторое представление о невероятных трудностях, с которыми приходилось сталкиваться востоковедам, занимавшимся ассиро-вавилонской клинописью, можно получить, рассмотрев один из 627 знаков надписи. Возьмем, например, знак:


изначальная пиктограмма которого была:


Один эксперт предполагал, что эта пиктограмма означает зерно, высыпающееся из сосуда; другой утверждал, что это половой член с яичками; третий считал этот рисунок дверью, а четвертый – мужским и женским половыми органами в соединении. Все эти предположения породили следующие возможные прочтения знака: вихрь, зачатие, входить, копать, одевать, бог Мардук, болезнь, голубь, венерическое заболевание и т. д. Неудивительно, что Фредерик де Солcи, ведущий французский востоковед середины XIX в., задавался вопросом: что думать о системе письма, в которой, к примеру, один и тот же знак означает множество разных понятий и может произноситься как а, ба, па, бу, и, я, нит, ку, ду… и т. д.? При этом предполагалось, что перевод вавилонской надписи Роулинсона был всего лишь ничем не обоснованной догадкой.

Споры между сторонниками и противниками теории Роулинсона – Хинкса разрешились довольно эффектным образом, и сделал это математик Уильям Генри Фокс Тальбот (Толбот) (1800—1877), пионер в области фотографии и изобретатель калотипии – способа получения отпечатков с негатива, который, с некоторыми усовершенствованиями, применяют до сих пор. Между прочим, его книга, озаглавленная «Карандаш природы», стала первым изданием, проиллюстрированным фотографиями (1844—1846), и найти ее можно только в самых крупных национальных библиотеках. Блестящий математик, особенно в области интегрального исчисления, увлеченный астроном, филолог, любитель древностей, член парламента – это был поистине великий представитель Викторианской эпохи. Он обладал настолько разнообразными и глубокими познаниями, что его увлечение ассиро-вавилонскими надписями не представляется удивительным. После нескольких лет напряженных исследований, которые были для него своего рода интеллектуальным хобби, Тальбот сделал перевод ассирийского цилиндра эпохи Тиглатпаласара I (1115—1077 гг. до н. э.). Он отослал свой перевод президенту Королевского азиатского общества в запечатанном конверте, сопроводив его необычной просьбой – для того чтобы проверить систему Роулинсона – Хинкса, эти два человека должны независимо друг от друга сделать переводы надписи на цилиндре Тиглатпаласара, запечатать их в конверты и отослать на суд компетентных ученых, которые подтвердят или опровергнут идентичность переводов. Азиатское общество не только согласилось на это интересное предложение, но и попросило выдающегося немецкого востоковеда Жюля Опперта прислать свою версию перевода клинописного текста. Итак, перевод Фокса Тальбота решено было сравнить с тремя независимыми текстами, чтобы никто не мог обвинить Королевское азиатское общество в обмане.

Четыре запечатанных конверта два наблюдателя открыли 29 мая 1857 г., а египтолог Дж. Гарднер Уилкинсон написал в отчете следующее:

«Мое впечатление, полученное от сравнения нескольких отрывков различных переводов, таково, что схожесть (очень часто совершенная, слово в слово) настолько велика, что было бы неразумно предполагать, будто перевод сделан произвольно или на неопределенных основаниях».[12]

На основании публикации четырех вариантов, выполненной Азиатским обществом, ученые и широкая публика могли теперь сами решать, кто прав. Вот несколько первых строк ассирийского текста, данных в независимом переводе четырех экспертов:

РОУЛИНСОН

«В начале моего царствования Ану и Вул, великие боги, мои повелители, хранители моих шагов, пригласили меня починить это мое святилище. Итак, я сделал кирпичи; я уровнял землю… я заложил ее основание, большой крепкий камень».

ТАЛЬБОТ

«В начале моего царствования Ану и Ем, великие боги, мои повелители, защитники моих следов, дали мне повеление перестроить их храмы. Я сделал кирпичи, я выровнял место (?), я заложил основание на высоком холме земли».

хинкс

«В начале моего царствования Ану и Ив, великие боги, мои повелители, поводыри моих ступней, повелели мне перестроить этот их храм. Я сформовал грубые кирпичи, я очистил его мусор и достиг дна. Я заложил основание на великом искусственном холме».

ОППЕРТ

«В начале моего царствования боги Ану и Ао, великие боги, мои повелители, приказали мне проявить силу и разрушить их здания. Я слепил кирпичи; я осмотрел землю; я сделал их основание крепким, чтобы они могли противостоять сотрясению гор…»

Из этого примера очевидно, что ассириологам, в частности Роулинсону и Хинксу, удалось прочитать вавилонскую клинопись, даже если некоторые слова, в особенности личные имена людей, названия животных, предметов и т. д., оставались непонятными. Но все же противники принципа «полифонии» Роулинсона (термин, под которым он понимал использование одной и той же системы письма разными людьми, говорящими на разных языках) продолжали оспаривать его переводы, и одним из них был французский ученый и дипломат граф де Гобино, прославившийся своими расистскими теориями (он был одним из основателей «арийской» идеологии нацизма). Гобино опубликовал собственные переводы различных вавилонских надписей. Его система прочтения основывалась исключительно на арабских корнях, и в результате он транслитерировал царское имя Навуходоносора как «Нннеммммресусус», что выглядит куда экстравагантней, чем «Набиккудурраюхур» Хинкс а.

Факт состоял в том, что почти до конца XIX в. значительная часть ученого сообщества продолжала сомневаться в работах Роулинсона, Хинкса, Опперта и других ведущих ассириологов. Особой критике их труды подвергались во Франции. Кроме того, лично Роулинсона некоторые континентальные авторитеты обвиняли в том, что он намеренно скрывал копии бехистунской надписи от ученого мира, а Исидор Левенштерн даже предположил, что исследователь сделал это ради того, чтобы прославиться, – серьезное обвинение для английского офицера и джентльмена, который рисковал собственной жизнью и использовал свое состояние, чтобы надпись на Бехистунской скале стала известна всему миру. Но даже в Англии ученые мужи такого уровня, как сэр Джордж Коурнвол Льюис и лорд Маколей, отвергали переводы Роулинсона с вавилонского, называя их откровенным подлогом.

Однако к концу века теории Роулинсона доказали свою состоятельность – так же как и его предположения, что вавилонская письменность основана на письменности еще более древнего языка, который называли по-разному – скифским, туранийским, хамитским языком Вавилонии, протохалдейским и аккадским. Роулинсон утверждал, что это «древний и наиболее трудный язык», происхождение которого он намеревался проследить до нагорий Центральной Африки. Здесь уже он, конечно, вынужден был ступать наугад по неизведанной тропе, ибо в то время, в 1887 г., никто еще не знал и даже не подозревал о самом существовании шумеров и шумерской цивилизации. И именно блестящее «открытие» их языка, сделанное Роулинсоном, позднее привело историков к открытию самой древней культуры мира, к земле Шумер, откуда и пошла цивилизация Запада.

Просмотров: 12346