В Александрии появилась политическая группировка, называвшая себя суфиями. Входившие в нее действовали только во имя Всевышнего (так, как сами считали должным), а не ради правительства.

   Каждый вторник Мамун устраивал собрания, на котором обсуждали проблемы религии и Закона. Сначала юристов и ученых приглашали в комнату, устланную коврами, где они, сняв обувь, рассаживались. Тогда подавались яства и начиналась трапеза. После они умывались, каждый, кто желал, мог прилечь, приносили кальяны, гости курили благовония, и затем их провожали к халифу. Халиф, поприветствовав собравшихся, задавал направление беседы и вел ее по-царски справедливо, без надменности или педантичности, разговор продолжался до захода солнца, во второй раз подавалась еда, и все расходились.

   «В один из таких дней, – рассказывает Яхья ибн Актам, бывший судьей в Басре, – когда Мамун был увлечен беседой, вошел его управляющий Али и сказал:

   – Правитель всех правоверных, у дверей стоит человек. Он в грубой белой одежде до колен, и он спрашивает, может ли к вам присоединиться.

   Я понял, что это, возможно, кто-то из суфиев, и хотел подать знак, чтобы тот не впускал его, но халиф не колеблясь сказал:

   – Пусть войдет.

   Появился человек, одетый, как описал его управляющий, несущий в руках свою обувь. Он остановился у края ковра и приветствовал:

   – Мир тебе, благословение и милость Всевышнего.

   – Мир и тебе, – отвечал халиф.

   – Могу ли я приблизиться? – спросил человек.

   – Подойди, – сказал халиф, – и садись.

   Он сел и спросил:

   – Могу ли я говорить?

   – Говори, – ответил халиф, – столько, чтобы твое мастерство показало, что твои слова угодны Всевышнему.

   – Вот трон, – начал незнакомец, – на котором сидишь ты, но ты на нем с согласия всех правоверных или занял его жестокой силой и владеешь ими?

   Мамун отвечал:

   – Нет, не с общего согласия я на этом троне, но и не занял его силой. До меня правил Харун ар-Рашид, и с этим, охотно или нет, мирились правоверные, и он назначил меня и Амина быть его преемниками, обратившись к тем правоверным, кто был этому свидетелем. Он взял клятву верности мне и другому со всех паломников к Святому Дому Всевышнего в Мекке. Они поклялись, охотно или неохотно. С человеком, передавшим мне власть, случилось то, что случилось. И когда я получил ее, я знал, что нужно действительное согласие всех мусульман, с востока и запада. Я размышлял об этом. Было понятно, что, если я просто оставлю дела мусульман их правителям, объединенная сила ислама ослабнет, договоры не будут исполняться, и государство разорвется на куски, повсюду будут беспорядки, бедствие и война – против слова Всевышнего никто не отправится в паломничество и не пойдет на Священную войну, поэтому некому будет вести людей, дороги заполнятся разбойниками, и сильные станут угнетать слабых. И поэтому, чтобы защитить правоверных, я принял эту власть. Чтобы сражаться с их врагами, охранять их дороги, вести их, пока они не выберут сами того человека, которому будут доверять. Этому человеку я передам свою власть. Я стану его подданным, как любой другой мусульманин. Вот мое слово правоверным. Передай им: как только они выберут вождя, я отрекусь от власти.

   – Мир тебе и благословение и милость Всевышнего, – сказал суфий, поднимаясь на ноги. Сказав это, он ушел.

   – Следуйте за этим человеком и узнайте, куда он направился, – приказал Мамун управляющему.

   Али вернулся с таким докладом:

   – Правитель правоверных, мои люди проследили за этим человеком. Он дошел до мечети, где его ждало пятнадцать человек, такой же наружности и в подобном платье.

   – Ты видел его? – спросили они.

   – Да, – отвечал он.

   – И что он сказал?

   – Ничего, кроме хорошего, – ответил посланник. – Он сказал, что правит мусульманами, чтобы охранять дороги и не дать прекратиться паломничеству и Священной войне, помочь угнетенным и показать, что Закон Всевышнего не стал простыми словами, но что, как только мусульмане объединятся под одним человеком, он готов отречься и передать ему власть.

   – Да, – отвечали остальные, – хорошо, если так.

   И они разошлись.

   Выслушав это, Мамун повернулся ко мне:

   – Теперь ты видишь, Абу Мухаммед, что не так сложно угодить этим достойным людям.

   – Слава Всевышнему, давшему тебе мудрость, правитель правоверных, – отвечал я, – мудрость слов и дела».

* * *

   Этот же судья Яхья написал несколько трактатов по юриспруденции, опираясь на основные источники правосудия, и комментарии к ним.

   Самая известная из его работ – книга «Предупреждение», опровергающая принципы иракской юридической школы. Она вовлекла его в многочисленные споры с великим судьей Ибн Аби Дувадом.



   «Однажды, – рассказывает Яхья, – Мамун обратился ко мне:

   – Я хочу рассказать о некоторых заповедях.

   – Кто, как не правитель правоверных, может это сделать? – ответил я.

   – Тогда поставьте мне трибуну, – сказал халиф.

   Трибуну установили, и он взошел на нее. Первое, о чем он сказал нам, были подтвержденные Хушаймом слова пророка: «Имрууль-Кайс уводит всех поэтов в Геенну».

   Он рассказал еще тридцать притчей, потом спустился к нам и спросил меня, что я думаю о его рассказе.

   – Прекрасная речь, о правитель всех правоверных, – ответил я. – Всем нам ты указал, что нужно делать.

   – Вздор! – сказал халиф. – Я вижу, что вам она совсем не понравилась. Да, назидание нужно читать другим людям, беднякам, записывающим его чернилами».

* * *

   Рассказывает один из суфиев:

   «Я видел Дьявола и крикнул ему:

   – Зачем ты здесь?

   – Что я могу с тобой сделать? – отвечал он. – Ты освободился от того, чем я мог тебя соблазнить.

   Я спросил:

   – И что это?

   – Мир, – сказал он и пошел прочь.

   Но потом оглянулся и посмотрел на меня.

   – Но один соблазн еще есть – любовь юношей.

   И когда Всевышний желает презреть одного из Своих слуг, Он подводит его к той же выгребной яме».



   В то время, когда Яхья ибн Актам был судьей в Басре, горожане обратились к Мамуну, жалуясь, что он развращает молодых мальчиков. Сначала Мамун ответил, что выслушает жалобы только на явную несправедливость Яхьи, но, когда он услышал его стихи про физические различия своих любовников, он вызвал его в столицу.

   Так случилось, что Яхья стал близким другом Мамуна. Он настолько не стеснялся своих извращенных вкусов, что, когда Мамун приказал ему отобрать воинов для одного задания, тот привел четыреста безбородых мальчиков, выбранных только за свою красоту.

   Об этом были написаны сатирические стихи:

 

Друзья, придите, чтобы увидеть чудо, такое редко встретишь!

Красивых лиц солдатских войско,

А во главе – судья, копье прямое чье наносит страшные удары.

Его стратегия приводит к совершенным битвам блаженства,

а не к битвам ударов.

Когда видит воин бой, он припадает к земле руками и лицом,

В тот момент, когда сам шейх склоняется над ним

с жезлом длиной с колено

И, пока тот лежит внизу, пронзает живую плоть.

 

* * *

   Не приносились еще во времена ислама дары более щедрые, чем те, что делал халиф Мамун во время своей женитьбы на дочери его казначея Хасана ибн Сахла Буран.

   Каждому Хашимиту из тех, кто там присутствовал, – военачальнику, чиновнику или просто знатному человеку – Мамун вручил шарик из мускуса. В каждом шарике была записка с именем поместья, раба, лошади или какой-либо другой ценности. Каждый гость разламывал шарик и читал записку, затем шел к казначею и получал обещанное. Золото и серебро, бутыли с мускусом и амброй разбрасывались в толпы простых людей.

   Когда Мамун собирался вернуться вверх по реке в Багдад, он сказал Хасану:

   – Назови любое свое желание.

   – Да, о правитель всех правоверных, – ответил Хасан, – я назову его. Я прошу о следующем: думай обо мне так, как думал всегда. Только это ты можешь для меня сделать.

   Халиф жаловал ему годовой доход Фарса и Сусианы.

   Среди всех стихов о том событии есть такие строки:

 

Да благословит Всевышний союз Мамуна и Буран.

Тебе, Харуна сыну, досталась дочь такого человека!

 

   – Двусмысленные строки, – сказал про них Мамун.