На юго-западе неожиданно, как феникс из пепла, восстал старинный и заклятый враг Кучлук, в 1213 году ставший гурханом Кара-киданьского ханства. Ему до некоторой степени удалось возродить мощь державы кара-киданей, и Чингисхан не мог пренебрегать этой угрозой. Тревожной была обстановка на севере, где, воспользовавшись занятостью монголов войной с Цзинь, восстали свободолюбивые лесовики хори-туматы. Удивительно, но предводителем хори-туматского мятежа стала женщина – Ботохой Толстая, вдова туматского вождя Дайдухул-сохора. Восставшие захватили ханского наместника Хорчи, а затем взяли в плен и пришедшего к нему на выручку Худуху-беки со значительным отрядом. Эта проблема также требовала решения – тем более, что примеру хори-туматов в любой момент могли последовать и другие северные племена.
Сложной была ситуация и на западе, где, во-первых, чрезвычайно усилилась держава Хорезмшахов, во-вторых, оправились от многочисленных поражений меркиты, которые под покровительством кыпчаков вновь превратились в довольно серьезную силу. Хорезмшах Ала ад-Дин Мухаммед ибн Текеш после нескольких победоносных войн завладел огромными территориями и вышел к собственно границам Монгольской империи. К тому же он, как и Чингисхан, претендовал на овладение кара-киданьским ханством, а по некоторым сведениям, даже планировал поход на Китай, который монгольский владыка не без оснований уже считал своим. Держава Хорезмшахов располагала огромными воинскими силами, – армия насчитывала до четырехсот тысяч человек, – хотя в политическом отношении по понятным причинам была достаточно рыхлой.
Первые дипломатические контакты двух молодых азиатских сверхдержав состоялись в 1215 году, вскоре после падения цзиньской Срединной столицы. В это время к Чингисхану прибыл посол хорезмшаха, Бага ад-Дин ар-Рази. Несомненно, до Мухаммеда дошли слухи о грандиозных успехах монголов в Китае, и основной задачей посольства было получение информации о том, что представляет собой монгольское государство, особенно с учетом видов хорезмшаха на Китай. Чингисхан, которой никогда не пренебрегал стратегической разведкой, тоже, бесспорно, знал от уйгурских и мусульманских купцов о достижениях своего западного соседа. В этот момент хан монголов был весьма заинтересован в мирных отношениях с хорезмшахом, и в особенности в развитии торговли. Несметные богатства, награбленные в Китае, сами просились на необъятный мусульманский рынок. К тому же исламские купцы, контролировавшие транзитную торговлю вплоть до берегов Средиземного моря, могли предоставить необходимые монголам товары, которые отсутствовали в Китае. Среди этих товаров можно выделить хлопчатобумажные ткани и парчу, а также великолепных арабских коней, о которых в Восточной Азии ходили легенды.
Посол хорезмшаха был принят с большим почетом; в то же время Бага ад-Дину дали понять, что в Китае Мухаммеду ничего не светит. Взамен Чингисхан предложил могучему западному соседу раздел сфер влияния в Азии: «Я – владыка Востока, а ты – владыка Запада! Пусть между нами будет твердый договор о мире и дружбе, и пусть купцы и караваны обеих стран отправляются и возвращаются, и пусть дорогие изделия и обычные товары, которые есть в моей земле, перевозятся ими к тебе, а твои, в таком же порядке, пусть перевозятся ко мне». С таким посланием, по сведениям мусульманского историка Джузджани, Чингисхан и отправил Бага ад-Дина в обратный путь. Но Рашид ад-Дин добавляет к этому сообщению один немаловажный нюанс – Чингисхан якобы сказал еще: «Я же тебя буду любить, как любимого сына». Чтобы оценить значение этой «парфянской стрелы», надо знать особенности восточной дипломатии: с этой точки зрения сравнение хорезмшаха с сыном означало, что Чингисхан считает его ниже себя по положению, чем-то вроде уйгурского идикута или хана тангутов. Такое отношение, конечно, не могло понравиться Мухаммеду, и явно не способствовало складыванию добросердечных отношений. Но одну задачу посольство все же выполнило: трезво оценив обстановку, хорезмшах отказался от авантюрного похода на Китай и обратил свои взоры на запад. В следующие два года Мухаммед воевал против аббасидского халифа Насира – ставкой в этой войне была верховная власть во всех мусульманских землях. Поход на Багдад окончился, однако, для хорезмшаха неудачей, и с этого времени воинское счастье, доселе почти неизменно сопутствовавшее Ала ад-Дину, словно отвернулось от своего баловня.
Чингисхан же тем временем приступил к решению других наболевших проблем. Осенью 1216 года он отправляет Субэдэй-багатура с большим войском (по некоторым данным, с Субэдэем двинулся и Джучи, а значит, в войске имелось не менее двух туменов) в дальний поход на запад, в заиртышские степи. Задача поставлена предельно ясно: разыскать меркитов, этих извечных врагов рода Борджигинов, и уничтожить их до последнего человека. Видимо, тогда же он посылает другого своего крупного полководца Борохула на север для подавления восставших хори-туматов. О действиях Субэдэя будет сказано ниже, поход же Борохула закончился для монголов катастрофой. Великолепные знатоки родных лесов, хори-туматы устроили монгольскому войску засаду и почти полностью его уничтожили. В сражении погиб и сам Борохул. Это унизительное поражение от небольшого племени и смерть своего любимого нукера Чингисхан воспринял очень близко к сердцу и даже собирался лично идти в поход на непокорных мятежников. Соратники с большим трудом отговорили его от этой опасной затеи, и к хори-туматам был отправлен опытный и осторожный Дурбан. Лесовики попытались повторить свою воинскую хитрость, но Дурбан на эту удочку не попался. Хори-туматы были разбиты, Ботохой взята в плен и позже отдана замуж за освобожденного из плена Худуху-беки. Свое возмещение за счет хори-туматов получил и спасенный Дурбаном Хорчи (тридцать туматских девушек), и наследники несчастливого Борохула.
Эти события происходили в 1217 году, и тогда же Чингисхан предпринял вторую попытку упорядочить свои отношения с хорезмшахом Мухаммедом. С этой целью он отправил к шаху посольство во главе с Махмудом Ялавачем (известным также как Махмуд Хорезми). Вместе с посольством хан отправил в пограничный хорезмийский город Отрар огромный купеческий караван с товарами из числа награбленной в Китае добычи. В начале 1218 года караван, имея в своем составе четыреста пятьдесят купцов, прибыл в Отрар, а Махмуд Ялавач тогда же предстал перед очами хорезмшаха в Самарканде. И с этого момента события стремительно сменяют друг друга, а две азиатские сверхдержавы начинают полным ходом двигаться к грандиозному военному столкновению.
И хронология, и фактология всех перипетий, предшествовавших Среднеазиатскому походу Чингисхана, дана в наших источниках весьма сумбурно. Даже у одного автора одни и те же события порой описываются по-разному: такими ошибками грешит и Рашид ад-Дин, и другие персидские и арабские писатели, и китайская хроника «Юань ши». К сожалению, эти ошибки перешли в сочинения многих историков-монголоведов. Отсюда возникают разные нелепости и несуразицы, затемняющие реальную картину событий. Между тем, происходившее, бесспорно, подчинялось определенной логике, а поведение действующих лиц было совсем не таким бессмысленным, как это выглядит в изложении большинства современных историков. Авторская версия событий в этом отношении значительно отличается от общепринятой, но она, по крайней мере, лишена тех вопиющих противоречий, которые превращают действительно драматические события того времени в какой-то непонятный фарс.
Посольству Махмуда Ялавача к хорезмшаху обычно уделяется немного внимания и, как правило, только в контексте той дезинформации о силе монгольской армии (точнее – о ее, якобы, слабости), которой снабдил шаха хитроумный посланник монгольского владыки. Но в данном случае нужно обратить внимание на даты. Посольство Ялавача прямо предшествовало важному внешнеполитическому шагу, предпринятому Чингисханом в этом же 1218 году – походу Джебэ против Кучлука. Странно, но историками этот поход рассматривается обычно с двух, причем прямо противоположных, позиций. Одни видят в нем затянувшееся завершение найманской войны – то есть считают его следствием 1204 года. Мол, били-били Кучлука, и вот, наконец, в 1218 году добили. Другие рассматривают поход уже в контексте войны Чингисхана с хорезмшахом, как один из первых ее этапов. Но он не являлся ни тем, ни другим! Ведь Кучлук в 1218 году – это не недобитый найманский царевич, он – гурхан большого кара-киданьского ханства, постепенно восстанавливающего былые силы и потому опасного для западных рубежей Монгольской державы. Но если в бытность свою найманским царевичем Кучлук мог быть и союзником хорезмшаха, то кара-киданьский гурхан Кучлук уже являлся его непримиримым противником. То есть гурхан был врагом и Чингисхана, и Мухаммеда. При этом сразу становится ясна цель посольства Ялавача – это информирование о предстоящем походе и, почти безусловно, попытка сговора с хорезмшахом. И если хорезмшах не будет мешать монголам расправиться с Кучлуком, то кара-киданьское ханство делится между фактическими союзниками. То, что дело обстояло именно таким образом, подтверждается, хотя и невнятно, нашими источниками. Ведь по их сведениям, хорезмшах после разгрома Кучлука без всякой борьбы овладел большей частью кара-киданьского ханства. Иное дело, что Чингисхану едва ли понравились непомерные аппетиты Мухаммеда, но в тот момент он на действия хорезмшаха никак не отреагировал, припомнив ненасытность Мухаммеда только тогда, когда поход на Среднюю Азию был уже делом решенным. Правда, этот неадекватный раздел кара-киданьского наследства отнюдь не стал поводом для войны. Более того, все действия Чингисхана в 1218 году говорят о том, что он не хотел войны с хорезмшахом, а стремился к установлению добрых дипломатических и торговых отношений и раздела сфер влияния в Азии. Мы, конечно, уже никогда не узнаем, что же на самом деле говорил Махмуд Ялавач хорезмшаху в приватных беседах, но нам прекрасно известно, что посольство закончилось вполне мирно, ни о какой войне не было и речи (хотя Ала ад-Дин Мухаммед очень любил повоевать), а Махмуд спокойно уехал к Чингисхану.
Уже после отъезда монгольских послов владыка Хорезма получает известие о появлении у северных границ своего царства каких-то крупных военных сил. То были тумены Субэдэя, по приказу Чингисхана преследовавшие меркитов, но Мухаммед об этом не знал, о чем прямо говорят наши источники. Вообще, стратегическая разведка у хорезмшаха находилась явно не на высоте, в отличие от его монгольского визави. Вероятно, сведения к нему поступали от кыпчаков, которые сами с монголами не сталкивались, так как целью Субэдэя были только меркиты, а кыпчакские кочевья он не трогал, очевидно, имея недвусмысленный приказ Чингисхана, который не желал ссориться с хорезмшахом. Однако Мухаммед считал Дешт-и-Кыпчак своей вотчиной, кыпчакские воины составляли немалую часть его армии, и потому появление в северных степях неизвестного войска не могло его не встревожить. Он начинает подготовку к походу. Перед самым отправлением в северный поход, весной 1218 года, Мухаммед получает сообщение от отрарского эмира, Иналчук Каир-хана, о прибытии в Отрар огромного монгольского купеческого каравана (заметим, что почти все купцы в нем – мусульмане). Иналчук просит инструкций относительно того, как поступить с этим караваном, и хорезмшах приказывает задержать караван в Отраре. Скорее всего, Мухаммед просто отложил решение этой проблемы до своего возвращения из похода, и можно думать, что он явно держал в уме возможность войны с Чингисханом. После посольства Махмуда Ялавача хорезмшах был уверен в своем военном превосходстве над ханом монголов. Но у нас нет оснований верить Рашид ад-Дину в том, что Мухаммед велел Каир-хану перебить караван: в дальнейшем сам персидский историк фактически утверждает, что Иналчук Каир-хан действовал по собственной инициативе. В этой связи куда большего доверия заслуживает свидетельство ан-Насави, который пишет, что эмиру Отрара было велено лишь принять меры предосторожности относительно каравана, пока шах не решит окончательно, как с ним поступить. Но, в любом случае, следует признать, что инструкция Мухаммеда была явно двусмысленной и враждебной по отношению к купцам, хотя вопрос о войне с монголами (пусть и представлявшимися легким противником) еще не был им решен.
Как бы то ни было, весной 1218 года Ала ад-Дин Мухаммед с шестидесятитысячным войском оказался в Тургайской степи. Столь небольшую для хорезмийцев армию, скорее всего, можно объяснить тем, что другая часть войска была занята наследством разбитого монголами Кучлука. Здесь, у берегов реки Иргиз, шах и наткнулся на два тумена Субэдэя. При этом на Иргизе Мухаммед уже знал, что перед ним именно монголы Чингисхана, которые только что окончательно уничтожили меркитов. Об этом хорезмшаху рассказал случайно выживший после этого истребления меркит. Скорее всего, он же сообщил о том, что силы монголов сравнительно невелики и в два-три раза уступают хорезмийскому войску. И шах, уверенный в своей силе и военных дарованиях, не смог удержаться от искушения и приказал атаковать. Увещевания монгольских парламентеров, доказывающих ему, что монголы Хорезму не враги, пришли совсем по другому делу и вообще, не имеют разрешения от Чингисхана воевать с хорезмшахом, были приняты за признак слабости. Хорезмийцы пошли в атаку, и монголы были вынуждены вступить в бой.
Битва на Иргизе оказалась чрезвычайно кровопролитной и, несмотря на огромное превосходство в силах, весьма неудачной для хорезмшаха. Монголы, ведомые гениальным Субэдэем, нанесли тяжелый удар по левому флангу и центру хорезмийцев. В какой-то момент едва не попал в плен и сам хорезмшах. Лишь отчаянная атака правого крыла хорезмского войска, возглавленная наследником престола Джелал ад-Дином, спасла армию Мухаммеда от разгрома. Войска разошлись на исходные позиции, а под покровом ночи монголы тихо ушли.
Формально, битва на Иргизе закончилась вничью, но она полностью подорвала уверенность хорезмшаха в своих силах. И немудрено: ведь на его глазах двадцатитысячная армия чуть не разгромила шестидесятитысячное войско, составленное из лучших хорезмийских воинов. Не искушая больше судьбу, Мухаммед немедленно повернул назад и осенью вернулся в Самарканд. А здесь шаха ждало известие, повергшее его в ужас: Иналчук Каир-хан перебил в Отраре весь монгольский караван. Товары были разграблены, все купцы, за исключением одного, случайно спасшегося, убиты. Мухаммед мог рассчитывать, что весть об этом не дойдет до Чингисхана, но единственный уцелевший купец сумел бежать и добраться до ставки монгольского хана, где и рассказал в подробностях о происшедшем. Чингисхан пришел в страшную ярость, но даже и теперь сделал последнюю попытку уладить дело миром – начинать новую войну, не закончив войны с Китаем, он считал неосторожным.
Чингисхан отправляет к хорезмшаху еще одно, последнее посольство. Послы требуют вернуть все награбленное, а главное – выдать Иналчука Чингисхану головой. Но Каир-хан приходился близким родственником матери шаха, Туркан-хатун, и многие кыпчакские беки – опора трона – также были его родней. Проще говоря, выдача Каир-хана грозила расколом рыхлой империи Хорезмшахов. Под давлением матери (кстати, весьма самостоятельной фигуры) и кыпчакских военачальников Мухаммед предпочел рискнуть и отказал Чингисхану. Более того, один из послов был убит, а двум другим выщипали бороды и отправили обратно к монгольскому владыке. Такого оскорбления Чингисхан перенести уже не мог, невзирая ни на какие привходящие обстоятельства. Послов больше не было, а монгольский гонец привез хорезмшаху знаменитые слова Потрясателя Вселенной: «Ты хотел войны, ты ее получишь».{Упомянутые события, кстати, полностью дезавуируют мнение значительной части историков о времени отрарского инцидента. Ссылаясь на источники, они относят уничтожение каравана к июлю 1219 года. Но с учетом последующих событий такая датировка абсолютно невозможна. Совершенно точно установлено, что в Среднеазиатский поход Чингисхан отправился осенью 1219 года. Но даже получить известие об отрарских убийствах он мог не раньше этой самой осени – от Отрара до ханской ставки тысячи километров пути. А еще нужно было время, чтобы отправить посольство, упорядочить дела в империи, собрать и подготовить армию. Элементарный расчет доказывает, что отрарский инцидент может относиться только к 1218 году.}
Немедленно по получении этого грозного известия хорезмшах собирает своих эмиров и беков на большое совещание. Главный вопрос повестки дня – выбор стратегической линии на предстоящую войну. Собравшиеся предлагали разные планы действий, но основных мнений было два. Группа более смелых воителей, рупором которых выступил старший сын шаха, Джелал ад-Дин, требовала быстрой мобилизации армии и выступления навстречу монголам, с тем чтобы дать бой у границ державы, в максимально удобном месте (например, на переправе через Сырдарью). Битва сразу должна была решить исход войны, и, по мнению Джелал ад-Дина, хорезмийцы имели все шансы на победу – ведь армия хорезмшаха имела двукратное превосходство в людях. Другая группа, состоявшая из более осторожных или трусливых беков, предлагала полностью оставить Мавераннахр в распоряжение монголов, увести войска в Хорасан и Иран и здесь, в более благоприятных природных условиях (в этой местности преобладают горы и предгорья) ожидать Чингисхана. Вполне возможно, что эти беки предполагали, что Чингисхан не рискнет пойти за Амударью и, тем самым, слишком удалиться от родных степей. А Мавераннахр – что ж... жителей, конечно, жаль, но такова уж судьба простых дехкан: «белые приходят – грабят, красные приходят – грабят».
Пессимистически настроенная часть элиты, видимо, составляла большинство, и мнение Джелал ад-Дина было напрочь отвергнуто. Мухаммед назвал идею смельчаков – разбить монголов в сражении – ребячеством. Однако и позиция трусов не была им принята в полном объеме. Хорезмшах отказался от вывода армии из Мавераннахра, вместо этого распределив силы по гарнизонам: двадцать тысяч в Отраре, тридцать тысяч в Бухаре, по десять тысяч в Бенакете и Ходженте и так далее. Центром этой пассивной обороны он сделал Самарканд, где было собрано, по некоторым данным (вероятно, преувеличенным), до ста десяти тысяч воинов. Сам же Мухаммед ушел за Амударью собирать новую армию, прихватив с собой всю свою огромную казну.
Эти действия хорезмшаха впоследствии вызвали гиперкритическую оценку и наших источников и, вслед за ними – подавляющего большинства современных историков. Решение Мухаммеда объявляется несусветно глупым, чрезмерно трусливым, а некоторые прямо обвиняют хорезмшаха в том, что он сошел с ума от страха и его действия – бред сумасшедшего. К подобной точке зрения, например, склоняется Рашид ад-Дин, у которого позже появляется немало сторонников. И по сей день такое мнение имеет большой вес в исторической литературе, посвященной Среднеазиатскому походу Чингисхана. Но можно ли признать это суждение (пусть даже в самом мягком варианте) правомерным? Точка зрения автора данной книги: нет, ни в коем случае!
Историки, описывающие действия Мухаммеда в канун монгольского нашествия, допускают одну большую (но, увы, свойственную очень многим) логическую ошибку. В своих выкладках они почти бессознательно учитывают то, как пошли события после начала монгольского похода – быстрое падение главнейших крепостей и полный крах всей системы обороны Мавераннахра уже весной 1220 года. Но хорезмшах принимал свое действительно судьбоносное решение до начала нашествия и мог опираться только на ту информацию, которой реально владел на данный момент. Задним умом все крепки, и «каждый мнит себя героем, видя бой со стороны» – об этом хорошо бы помнить любому историку, претендующему на объективность.
Трагическое для своей державы развитие событий хорезмшах предвидеть не сумел. Но Ала ад-Дин Мухаммед ибн Текеш не был ни глупцом, ни трусом. Он был хорошим полководцем и очень неплохим стратегом – об этом свидетельствует цепь почти непрерывных побед в течение двадцати лет. Более того, позволю себе высказать парадоксальную и почти еретическую мысль: стратегия, избранная хорезмшахом, была наиболее продуманной и выверенной из предлагаемых и оптимально учитывала всю имевшуюся в распоряжении Мухаммеда информацию. Но она не могла учесть того, что часть этой информации – в первую очередь, касательно потенциала монголов – была неверной либо устаревшей. Великого азиатского владыку подвела слабость его разведывательной службы. И потому его решение обернулось ужасной, трагической ошибкой, повлекшей за собой полную гибель державы Хорезмшахов. Но мог ли Ала ад-Дин Мухаммед поступить иначе? Попробуем разобраться в этом вопросе более обстоятельно.
Иранские и тюркские авторы XIII – XIV веков всячески превозносят Джелал ад-Дина и отстаиваемое им стратегическое решение. Им вторят и современные историки и литераторы (кто из нас не читал написанные действительно блестящим языком, но, увы, далеко не всегда соответствующие исторической правде романы В. Яна?): вот если бы Мухаммед послушался сына и двинулся на монголов со своим огромным войском, все пошло бы совершенно иначе. Полно, так ли это? Молодому горячему Джелал ад-Дину, только что одержавшему локальную победу над монголами, могло так казаться: вспомним, возглавленное им правое крыло потеснило левый фланг монголов в битве при Иргизе и тем спасло хорезмскую армию от поражения. Но умудренный опытом хорезмшах отнюдь не обольщался этим незначительным успехом части войска. В отличие от сына, он видел и другое – лучшая часть его армии, по сути, кадровые войска, лишь чудом не была разгромлена монголами, которые количественно уступали в два-три раза. И отлично понимал, что у наспех собранной, пусть и огромной, но слабо дисциплинированной армии будет еще меньше шансов в полевом сражении с железными туменами Чингисхана. Рискнуть всем, без больших шансов на победу, и потерять все разом, не исключая свободу и жизнь (а на том же Иргизе он был как никогда близок к позорному пленению и, уж конечно, об этом не забыл)... Понятно, почему Мухаммед назвал план Джелал ад-Дина ребячеством.
Может быть, хорезмшаху следовало послушать своих осторожных (мягко говоря) беков и отступить за Амударью, оставив Чингисхану важнейшую часть своей державы без боя? Амударья в этом случае могла бы стать мощным оборонительным рубежом, который при наличии столь огромной армии не слишком сложно было удержать, тем более – можно было рассчитывать, что хан монголов удовлетворится столь лакомым куском. В конце концов, история знает и другие случаи стратегического отступления такого масштаба: Ганнибал в Италии стоял у ворот Рима, а Кутузов отдал Наполеону Москву, но победы в этих войнах одержала отнюдь не наступающая первоначально сторона. Конечно, такой шаг был бы явной трусостью и обернулся трагедией для миллионов жителей Средней Азии, но не лучше ли иногда поступиться частью, чем потерять все – нормальная мысль для любой политической элиты во все века, ведь «своя рубашка ближе к телу». Но и так поступить Мухаммед не мог, хотя уже по другой причине.
Чтобы понять это, нужно представить политическую ситуацию в державе Хорезмшахов того времени. А ситуация эта была очень и очень непростой. Ведь две трети огромной империи Мухаммеда составляли земли, завоеванные им самим за последние двадцать лет. Соответственно, и лояльность только что покоренных народов (и, отметим особо, властной элиты завоеванных земель) зиждилась лишь на страхе перед военной силой хорезмшаха и вере в его непобедимость как полководца. Раздутая, рыхлая, многонациональная империя, к тому же отнюдь не спаянная какой-либо единой идеей, была поистине колоссом на глиняных ногах. Оставить Мавераннахр без боя, продемонстрировать столь явную трусость перед монголами – означало расписаться в собственной слабости. А это привело бы к взрыву антихорезмийских настроений в недавно завоеванных землях, резкому росту центробежных тенденций и, как следствие, к вероятному распаду державы. Отступив за Амударью, Мухаммед мог потерять без боя не только Мавераннахр, но и всю империю. И шах это понимал гораздо лучше своих беков, защищавших, по сути, собственные узкокорыстные интересы.
Другим следствием оставления Мавераннахра стал бы глубокий раскол тех сил, что составляли опору трона хорезмшахов. Армия Мухаммеда, творец его многочисленных побед, основа его власти, тоже вовсе не была единой. Она делилась на две в целом равносильные национальные группы: южных тюрок – туркмен и северных тюрок – кыпчаков. Между этими двумя силами вынужден был лавировать и сам шах, который, лишь поддерживая определенное равновесие, мог оставаться верховным арбитром и властелином. А это было нелегким делом – ведь отношения между двумя частями войска (особенно его верхушки) были, мягко говоря, натянутыми. И уход войска за Амударью привел бы к неминуемому расколу, если не к гражданской войне. Туркмен такой расклад затрагивал мало: коренные туркменские земли лежали как раз в левобережье Амударьи. Но для северян-кыпчаков подобное отступление было неприемлемо – это отдавало их родные степи на съедение монголам. Весьма вероятно, что кыпчакские части в случае приказа об отступлении за Амударью вообще подняли бы мятеж, а то и перекинулись бы на сторону Чингисхана – столь опытный правитель, как Мухаммед, должен был учитывать и такую возможность.
Таким образом, два предложенных варианта стратегии войны с монголами шах мог считать невозможными и предложил третий: рассредоточить войска по гарнизонам. Решение это привело к катастрофе, но оно не могло быть другим. На чем же основывался в данном случае правитель Хорезмской державы? Как это ни парадоксально – на хорошем знании военных принципов кочевых народов. А принципы эти уже в течение многих столетий оставались одинаковыми: набег – разграбление – уход. Закрепиться на землях оседлых народов кочевники не могли – они не умели брать крепости. Лишь два способа взятия укрепленных цитаделей знали степняки – выманивание гарнизона в поле и последующий его разгром и долгую изнурительную блокаду, которая, кстати, довольно редко приводила к успеху: ведь и самим осаждающим (и их коням!) нужно есть. Вот это знание и привело Мухаммеда к логичному выводу, что обороняться следует в крепостях, причем хорошо подготовленных к обороне. В этом случае кочевники либо вынуждены будут уйти, либо окончательно завязнут в долгих осадах. К тому же это потребует от них значительного раздробления сил.
Это мнение хорезмшаха отнюдь не было поколеблено и известными ему успехами монголов в Китае. Наоборот, монголо-китайская война во многом укрепила его в таком воззрении. Ведь его единственное посольство 1215 года довольно уверенно доложило шаху, что монголы так, в общем, и не научились брать крепости: Чжунду пал только тогда, когда у защитников кончились все припасы. Вывод: против крепких стен, многочисленных защитников и запасливых комендантов монголы бессильны. И надо признать, что подобная оценка ситуации Мухаммедом на тот момент была, в общем, правильной. Но только на тот момент, ибо к осени 1219 года, к началу Среднеазиатского похода, монголы были уже совсем иными. Китайский опыт, китайские машины, китайские специалисты сделали монгольскую армию способной взять любую крепость, преодолеть любое препятствие. Но «разведка не доложила точно», и потому новые умения монголов стали ужасным откровением и для жителей Мавераннахра, и для их правителя. Все учел властитель Хорезмийского царства, неучтенным осталось только одно – военный гений Чингисхана, превратившего монгольское войско в непревзойденную боевую машину.
А теперь вернемся и к самому Чингисхану, готовящемуся к новому походу. Война со столь серьезным противником была чревата самыми непредсказуемыми последствиями, и прежде чем отправиться в поход, Чингисхан уладил одно весьма серьезное внутриполитическое дело – определился с наследником. Нужно, впрочем, сказать, что здесь не обошлось без подсказки: сам хан, убежденный, что его деяния есть лишь выполнение воли Тенгри – Вечного Неба – не задумывался о таких мелочах, как возможная смерть. Боялись напоминать ему о бренности жизни и соратники – они не без оснований опасались ханского гнева. Но там, где спасовали мужчины, не испугалась женщина: ханша Есуй, пусть и трепеща в глубине души, попросила Чингисхана определить преемника на случай смерти.
Удивительно, но жестокий хан не только не рассердился, но даже похвалил Есуй: сам он до этого и не задумывался, что уже далеко не молод – пятьдесят семь лет. Немедленно был собран Великий семейный совет (а по мнению Рашид ад-Дина, даже курултай).
Утверждение наследника прошло далеко не гладко. Естественно, все преимущества были у Джучи, как старшего сына (младший сын у монголов наследовал лишь имущество отца, но крайне редко становился преемником власти по родовой линии; редкое исключение – Бодончар). Однако против Джучи выступил второй по старшинству сын – Джагатай. Он не побоялся даже противоречить отцу, который, по-видимому, считал кандидатуру Джучи наиболее приемлемой. Джагатай в довольно резкой форме высказал сомнения в законности притязаний Джучи, поскольку неизвестно – сын ли он Чингисхану вообще: «Как можем мы повиноваться этому наследнику меркитского плена?» Оскорбленный до глубины души Джучи схватил Джагатая за грудки и обвинил того, что он сам стремится к власти, хотя при этом лишен и ума, и каких бы то ни было талантов, за исключением небывалой свирепости. Боорчу с Мухали разняли драчунов, и, когда скептически взиравший на эту некрасивую сцену Чингисхан строго укорил Джагатая за его подозрения, тот сделал «ход конем». Он предложил, что, раз уж дело обернулось так, то пусть наследником будет не Джучи и не он, Джагатай, а третий сын – Угедэй. Чингисхан спросил мнение старшего сына, и тому, скрепя сердце, пришлось также высказаться в пользу Угедэя. Ошеломленному таким развитием событий Угедэю ничего не оставалось, кроме как согласиться. Он сказал, что, конечно, постарается справиться с такой ношей, но тут же выразил сомнения в собственных наследниках. Здесь, безусловно, имелся в виду туповатый и весьма болезненный Гуюк, которому тогда было тринадцать лет. Чингисхан же окончательно утвердил Угедэя своим преемником, а по поводу его сомнений выразился так: «Среди моих-то потомков ужели так-таки ни одного доброго и не родится?» («Сокровенное Сказание», § 255). И этими его словами была фактически утверждена на века любопытная наследственная система: все потомки Чингисхана по мужской линии имели абсолютно равное право претендовать на престол, и в то же время никто, кроме прямых потомков, не мог стать ханом. Впоследствии это привело к удивительным коллизиям, рассказ о которых, впрочем, выходит уже за рамки данной книги.
Упорядочив внутренние дела, осенью 1219 года Чингисхан отправляется в поход. Об этом походе, условно называемом Среднеазиатским,{Чаще этот поход именуют Западным, но автор отказался от такого названия, чтобы не возникало путаницы с другим – Великим Западным походом Батыя и Субэдэя.} написано очень много и подробно, поэтому необходимости в детальном изложении его перипетий нет. Ограничимся здесь описанием основных событий этой войны и лишь некоторые спорные вопросы рассмотрим более обстоятельно.
В конце осени 1219 года главная часть монгольской армии подошла к пограничному городу державы Хорезмшахов – Отрару. Разумеется, это было не случайно: именно здесь убили ханских послов и купцов монгольского каравана; в Отраре находился и главный «casus belli» великой войны – пресловутый Иналчук Каир-хан. Захват города, месть его жителям за совершенное преступление и, прежде всего, наказание основного виновника этого ужасного, особенно с монгольской точки зрения, лиходейства, были делом чести для монгольского владыки.
Кстати, почему-то принято считать, что Чингисхан привел под стены Отрара всю монгольскую армию. Но это суждение вызывает вполне обоснованные сомнения – главным образом, по двум причинам. Во-первых, тактика действий монгольской армии в большой войне – и это полностью подтверждают события в Китае – заключалась в одновременном наступлении трех крупных структурных единиц войска: центра и далеко отведенных от него крыльев. Каждая часть являлась полностью автономной и действовала порой на весьма значительном отдалении – как, например, корпус Джебэ в Ляодуне. Никакого смысла отступать от проверенной победной тактики не было. Иное дело, что уже в ходе самой войны с хорезмшахом Чингисхан не раз то распылял свои войска, то быстро собирал их, всегда сообразуясь с военной обстановкой. Во-вторых, нужно вспомнить, что фактически эти два крыла перед войной с хорезмшахом уже действовали в районах, граничащих с его державой. На севере, в кыпчакских степях, в 1218 году находился корпус под командованием Субэдэя, на юге же в это время завершал свою миссию покорения кара-киданьского ханства аналогичный корпус Джебэ. К 1219 году первоначально поставленные перед ними задачи были выполнены. Но был ли смысл переводить эти войска сначала в Монголию, за тысячи километров, чрезмерно утомляя и людей, и коней, чтобы затем вернуться, по существу, в те же места? Простая военная целесообразность требовала оставить их на месте в ожидании приказа – тем более, что вопрос о войне с Хорезмом был предрешен уже к концу 1218 года. Чингисхан ограничился лишь тем, что вызвал к себе Субэдэя, наиболее талантливого из своих полководцев, а командиром северного корпуса поставил Джучи, дав ему подробные инструкции относительно предстоящих действий.
Тем не менее, армия, подошедшая к Отрару, была велика и, скорее всего, превышала сто тысяч воинов. Войско включало в себя и значительный отряд «камнеметчиков» (вероятно, тумен) с сотнями боевых осадных машин и большим количеством инженеров, которые при необходимости были способны быстро удвоить и утроить этот парк. После оценки ситуации Чингисхан отказался от немедленного штурма Отрара: город был хорошо укреплен, а его жители, понимая, что уж им-то пощады не будет, собирались сражаться до последней капли крови. Тогда хан оставил под стенами города два монгольских тумена под руководством Джагатая и Угедэя с необходимым количеством вспомогательных осадных сил. Еще одну войсковую группу (два тумена?) он направил на юг, к Бенакенту и Ходженту; сам же с главными силами двинулся к Бухаре – сначала вверх по Сырдарье, а затем, после переправы, вдоль южного берега озера Айдар-куль. Туда же, навстречу ему, из Бадахшана должен был пробиваться Джебэ – главной целью этой, действующей из «подбрюшья», группировки, был, по-видимому, Самарканд.
Таким образом, война разгорелась сразу на нескольких фронтах. На севере, в низовьях Сырдарьи, весьма успешно действовал корпус Джучи, занимая город за городом почти без борьбы. Отрар был надежно блокирован и, несмотря на отчаянное сопротивление жителей и личный героизм Иналчук Каир-хана, после пятимесячной осады взят штурмом в начале весны 1220 года. Несколько затянулись дела на юге, под Ходжентом, где исключительное упорство проявил бесстрашный хорезмиец Тимур-Мелик. Не располагая значительными силами, – Ходжент в системе обороны не считался приоритетным, – Тимур-Мелик, засев на острове посреди Сырдарьи, несколько месяцев отражал атаки монголов, а при любой возможности атаковал их сам. Наконец, изведя все припасы, он с тысячей верных людей прорвался сквозь монгольские защитные кордоны вниз по Сырдарье и ушел на север.{В низовьях Сырдарьи отряд Тимур-Мелика был настигнут и уничтожен войсками Джучи, но сам Тимур-Мелик ушел от погони и прорвался в Хорезм (Гургандж).}
Однако геройски действовавший Тимур-Мелик оказался среди полководцев хорезмшаха скорее исключением, чем правилом. Вся кампания 1220 года была ими бездарно провалена, а инициатива всюду принадлежала монголам. Это особенно ясно видно на примере действий основного войска Чингисхана. В феврале 1220 года ханская армия, взяв по пути два города, подошла к Бухаре. Бухарский гарнизон был достаточно велик, – тридцать тысяч человек, – но его командующий, эмир Кутлуг, посчитал, что положение безнадежно, и решил спастись вместе с войском, пока монголы не обложили город окончательно. Ему удалось пробиться, и армия Кутлуга двинулась к Амударье, но здесь была настигнута монголами и почти без сопротивления уничтожена до последнего человека. После этого Бухара вынуждена была открыть ворота победоносному монгольскому хану. Лишь четыреста храбрецов засели в городской цитадели и оборонялись еще двенадцать дней. Обозленные этим сопротивлением монголы сожгли Бухару, мужчин забрали в хашар (впереди был Самарканд), молодых женщин поделили между собой. В городе осталось лишь несколько тысяч стариков и детей, судьба которых также была плачевной.
Известие о падении Бухары оказалось страшным ударом для хорезмшаха Мухаммеда. В Мавераннахре у него теперь оставалась только одна опора – Самарканд, а к сбору армии за Амударьей еще и не приступали. И шах спешно покидает Самарканд и бежит за Амударью – в надежде личным присутствием поторопить неповоротливых беков и эмиров. Но его упования оказались тщетными.
Чингисхан же стремительным маршем двинулся к Самарканду и уже в марте оказался под стенами этого города. Вскоре сюда же подходят войска Джебэ, а затем, после падения Отрара, и армия Джагатая и Угедэя. Все же, несмотря на значительную величину монгольского войска, положение Самарканда вовсе не являлось безнадежным. Число его защитников было сопоставимо со всей монгольской армией; в городе имелись огромные запасы оружия и продовольствия. Однако трусость властей и бездарность воевод привели его к быстрому и печальному концу. После первой же неудачной вылазки гарнизона высшие чины Самарканда – казн и шейх-уль-ислам – решили сдать город без боя. Лишь небольшая часть жителей решила защищаться, но ее сопротивление было быстро сломлено: монголы в массовом порядке применили свои осадные машины и забросали защитников камнями и горшками с горящей нефтью. На третий день огромный город пал; всех захваченных с оружием в руках монголы безжалостно перебили (погибло около тридцати тысяч человек), с остального населения был взят огромный выкуп в двести тысяч динаров. При этом тысяча лучших ремесленников была роздана монгольской знати и впоследствии уведена в Монголию. Позже такое стало обычным делом, и мало кто из этих ремесленников увидел вновь родной дом.
Взятие Самарканда означало полный крах всей обороны Мавераннахра. Еще некоторое время держался Ходжент, защищаемый героическим Тимур-Меликом, но уже к маю почти весь Мавераннахр был захвачен монголами. Здесь же, под Самаркандом, Чингисхан принял еще несколько важных стратегических решений, окончательно определивших судьбу войны. В первую очередь, он отправляет в погоню за бежавшим хорезмшахом три тумена лучших монгольских воинов. Во главе этих туменов – пожалуй, самые талантливые полководцы Чингисхана: импульсивный и неистовый Джебэ-нойон, спокойный и рассудительный Субэдэй-багатур, самолюбивый и непослушный Тохучар. Войску велено было преследовать хорезмшаха хоть до края света и не возвращаться, пока он не будет захвачен или убит. Впоследствии Тохучар за нарушение инструкций Чингисхана был отозван из армии и разжалован в рядовые; судьба его тумена неясна, но, по-видимому, в знаменитом в истории рейде Субэдэя и Джебэ он участия не принимал.{О рейде Субэдэя и Джебэ, далеко выходящем за рамки Среднеазиатского похода, будет рассказано особо.}
Большие силы были направлены Чингисханом на столицу Хорезмийского султаната – город Хорезм (иначе – Гургандж). Их возглавляли сыновья хана, Джагатай и Угедэй; от низовьев Сырдарьи им в поддержку двинулся корпус Джучи. Два его тумена оказались у Хорезма раньше, и первенец Чингисхана сделал попытку захватить город, не дожидаясь братьев. Однако его атака закончилась неудачей: оборону Хорезма к этому времени возглавил героический Тимур-Мелик. Вдобавок город был великолепно защищен, в том числе и самой природой, и монголам пришлось приступить к планомерной осаде.
В январе 1221 года в Хорезм прибывает старший сын Мухаммеда, Джелал ад-Дин, с печальным известием о смерти отца, скончавшегося в печали и горе на одном из островов Каспийского моря, где он пытался спрятаться от победоносных туменов Джебэ и Субэдэя. Но вместе с этим Джелал ад-Дин объявляет, что перед смертью отец отнял наследование у малолетнего Озлаг-шаха и назначил наследником его самого. В городе немедленно вспыхивает борьба за власть между сторонниками Озлаг-шаха, которых возглавляют мать Мухаммеда, Туркан-хатун, и поддерживающие ее кыпчакские беки, – и туркменскими соратниками Джелал ад-Дина. Джелал ад-Дин терпит поражение и бежит из города; к нему присоединяется и Тимур-Мелик. Монголы, для которых эта грызня – как бальзам на душу, практически не препятствуют их бегству. После утраты своих лучших защитников Хорезм, в сущности, обречен; но тут вспыхивает подобная же распря среди самих монголов. Джагатай и Джучи, взаимно ненавидящие друг друга, полностью отказываются от совместной осады и действуют кто во что горазд. В ситуацию пришлось вмешаться Чингисхану, который в своем послании грозно обрушивается на двух братьев-врагов и передает все военное руководство армией под Хорезмом в руки Угедэя. И после семи месяцев осады и семи дней отчаянных боев на улицах города столица Хорезмской державы падает под монгольским натиском.
Сам Чингисхан, спасаясь от непривычной среднеазиатской жары, проводит летние месяцы в благодатной степи у озера Айдар-куль.{Монголы неоднократно прерывали военные действия из-за жары, которую переносили с трудом, но никогда не делали этого из-за холодов – вспомним хотя бы зимнюю кампанию 1237 – 38 годов по завоеванию Северо-Восточной Руси.} С ним младший сын Тулуй и основная часть войска. Подкормив коней, его армия с наступлением осени начинает движение к Амударье. Оборона державы Хорезмшахов к этому времени полностью дезорганизована, сам Мухаммед бежал в Иран от Джебэ и Субэдэя, так и не сумев собрать мало-мальски боеспособную армию. Последняя значительная преграда, защищающая переправу через Амударью – крепость Термез – также не выдерживает напора монголов, и путь в Афганистан и Хорасан свободен.
Здесь с самой лучшей стороны показывает себя Тулуй, в короткий срок сломивший сопротивление местных беков и продвинувшийся вплоть до Нишапура в Восточном Иране. Но в этот момент до монголов доходит весть, что в Газни собирает армию Джелал ад-Дин, вовсе не смирившийся с поражением. Его войска наносят несколько поражений довольно крупным монгольским отрядам и начинают расти как на дрожжах. А в начале осени 1221 года к нему присоединяется наместник Мерва Хан-Мелик с сорока тысячами профессиональных воинов,{Считается, что присоединение Хан-Мелика к новому хорезмшаху было спровоцировано действиями Тохучара, разграбившего его земли вопреки прямому запрету Чингисхана. За это Тохучар и был отозван из своей армии и разжалован в рядовые.} и владыка туркменской степи Сейф ад-Дин с сорока тысячами конных туркмен-кочевников.
Чингисхан направляет против Джелал ад-Дина большой монгольский корпус в тридцать тысяч воинов (по другим данным, даже в сорок пять тысяч) во главе с Шиги-Хутуху, еще не зная о полученном новым хорезмшахом значительном подкреплении. Шиги-Хутуху, не ожидая серьезного отпора, действует весьма беспечно и при Перване сталкивается с намного превосходящими силами противника (у Джелал ад-Дина около ста тридцати тысяч воинов). Благодаря этому большому преимуществу, Джелал ад-Дину удается почти полностью окружить армию Шиги-Хутуху, и лишь непревзойденная монгольская дисциплина спасает войско монголов от поголовного истребления. Тем не менее, потери очень велики (до десяти тысяч человек), и, хотя Шиги-Хутуху сумел соединиться с армией самого Чингисхана, положение для монголов становится очень сложным. Чингисхан, впрочем, не корит своего полководца за поражение, понимая, что и сам в этом случае серьезно прокололся. Осознание всей опасности сложившейся ситуации заставляет его собрать все наличные силы и лишь после этого двинуться на Газни – опорный пункт хорезмийцев.
На помощь Чингисхану приходит (в который раз!) нелепый случай. Два вождя хорезмийцев, Хан-Мелик и Сейф ад-Дин, не поделили между собой захваченного у монголов великолепного арабского скакуна, и в ссоре Хан-Мелик ударил туркменского лидера плетью. Оскорбленный Сейф ад-Дин обратился с жалобой к хорезмшаху, но тот не рискнул наказать своего могущественного союзника. И тогда вождь туркмен уводит под покровом ночи всех своих людей. Войско хорезмшаха сразу уменьшается на треть. С такими силами нечего было и думать об атаке армии Чингисхана, к которой, кстати, за последнее время подошли войска всех четырех ханских сыновей. Так перванская победа оказалась для хорезмийцев бесплодной, а Джелал ад-Дин, осознав бесперспективность своего положения, начал отступать на восток, в сторону Индии, где, видимо, рассчитывал обрести союзников.
Чингисхан же, не теряя времени, начинает преследование войск хорезмшаха, отчетливо понимая, что гибель Джелал ад-Дина будет, по существу, концом этой войны. У берегов реки Инд монгольское войско настигло армию хорезмшаха. И здесь в ноябре 1221 года состоялось самое крупное, ожесточенное и кровопролитное сражение всей монголо-хорезмийской войны. Монголы (нечастый случай) значительно превосходили численно армию Хорезма, и, несмотря на всю храбрость Джелал ад-Дина, та была полностью разгромлена. Чингисхан прижал противника к Инду и уничтожил почти до последнего человека. Сам Джелал ад-Дин, чтобы избежать позорного плена, бросился вместе с конем в Инд. И, судя по всему, неплохой был у него конь, потому что шаху удалось спастись и перебраться на индийскую сторону. Более того, чудом выбравшись на противоположный берег, он даже погрозил монголам мечом, а затем ускакал, никем не преследуемый. По легенде, Чингисхан был безмерно поражен этой храбростью и сказал окружавшим его сыновьям: «Вот какой у отца должен быть сын».
Тем не менее, желая непременно закончить войну, – а по воззрениям того времени, для этого следовало уничтожить носителя легитимной власти, – Чингисхан отправляет в погоню за Джелал ад-Дином тумены Баланойона и Дурбана. Тем, однако, не удалось найти следов хорезмшаха и пришлось ограничиться разграблением Северо-Западной Индии (совр. Пакистан). Углубляться далее в многонаселенную страну монголы не рискнули и в 1223 году вернулись в ставку Чингисхана. Джелал ад-Дин же отнюдь не собирался складывать оружия. Сначала он попытался найти союзников в Индии, даже добрался до Дели, но делийский султан отказал ему в помощи. Около 1225 года Джелал ад-Дин неожиданно появляется в восточных областях бывшей державы Хорезмшахов, еще не завоеванных монголами. Здесь ему удается не только вернуть себе власть, но и значительно укрепить ее. Постепенно он присоединяет Восточный и Северный Иран и Азербайджан, дважды громит грузинское войско и огнем и мечом проходит через непокорную Грузию. Казалось, держава Хорезмшахов начинает восстанавливаться, и, возможно, Джелал ад-Дин уже мечтал, как он победоносным освободителем вернется в родной Хорезм и Мавераннахр, тем более, что его великий противник Чингисхан к этому времени умирает. Но монголы думают иначе, и в двух последовавших друг за другом битвах громят армии последнего хорезмшаха. В конце концов потерявший всю армию, брошенный даже близкими нукерами, Джелал ад-Дин начитает скитаться по стране, пытаясь скрыться от вездесущих монголов. И в 1231 году великий победитель при Перване погибает от рук простых грабителей. Так печально заканчивается жизнь последнего из хорезмшахов.
Битва при Инде, тем самым, знаменовала собой конец организованного сопротивления монгольскому нашествию. Монголы занимают большую часть державы Хорезмшахов – от Инда до Каспийского моря, и весной 1223 года прибывший в Самарканд Чингисхан уже может подводить итоги войны. Для поддержания порядка он оставляет в Мавераннахре сына Джагатая – с этого времени начинается полуторавековая история Джагатайского улуса, окончательно уничтоженного только Тамерланом. Завершение покорения Ирана он возлагает на крупный (четыре тумена) корпус Чормагана, сам же с основным войском начинает неспешное возвращение на родину, в монгольские степи.
Именно в это время происходит легендарная встреча великого монгольского завоевателя с прославленным даосским{Даосизм – религиозно-мистическое философское учение в Китае, развившееся в полноценную религиозную систему. В основе даосизма лежит идея о достижении единства с первоосновой мира. Даосы занимались алхимией (поиск эликсира бессмертия) и разработали детальную систему психофизических упражнений. Название происходит от китайского «дао» – «путь».} монахом Чан Чунем. Чингисхан, после того как ему перевалило на седьмой десяток, начал задумываться о приближающейся смерти. Тогда-то ему и доложили: есть, дескать, некий китайский мудрец, который владеет секретом бессмертия. И вот по приказу монгольского владыки старого монаха доставляют со всеми почестями в Среднюю Азию. Великий хан спросил только одно: «Скажи мне, мудрый старик, как избежать смерти и жить вечно?» И бесстрашный даос не побоялся сказать правду жестокому повелителю народов: «есть много средств для продления жизни, но нет ни одного средства для бессмертия». Сразу погрустневший Чингисхан никак, однако, не покарал правдивого китайца, а наоборот, богато одарил его – впрочем, согласно легенде, Чан Чунь отказался принять эти земные богатства. Еще не раз властелин монголов и даосский монах вели между собой мудрые беседы, которые Чингисхан даже приказал записывать. В конце концов, после долгих просьб, он отпускает старика домой, к Желтому морю. Сам же хан, неторопливо кочуя, в 1225 году тоже наконец прибывает в родные земли и устраивает ставку в знаменитом Черном бору на реке Тола. Видимо, тогда же он отдает приказ о создании настоящей столицы великой Монгольской державы – города Каракорума.
А теперь вернемся к оставленным на время Субэдэю и Джебэ. Не имеющий аналогов в истории рейд, совершенный монгольской армией под командованием этих выдающихся полководцев, принято выделять из общего описания Среднеазиатского похода Чингисхана. И действительно, будучи изначально прямым следствием и продолжением этого похода, рейд Джебэ и Субэдэя постепенно вышел далеко за его рамки. По существу, он стал глубочайшей военно-стратегической разведкой, проведенной Чингисханом, во многом предопределил дальнейшие направления монгольской экспансии и явился провозвестником новых кровавых войн. Роль этого похода трудно переоценить, а результаты, им достигнутые (да еще столь малыми силами), просто поражают воображение.
Первоначальной задачей, поставленной перед этими двумя туменами, была погоня за хорезмшахом Мухаммедом. И погоня эта должна была длиться, как уже говорилось, до тех пор, пока шах не будет схвачен или убит. До ее выполнения монголы не имели права останавливаться и должны были идти хотя бы до пределов мира. Столь радикальной меры, естественно, не понадобилось, но до самого Мазендерана эти два тумена не останавливали своих коней. Здесь монголам удалось захватить огромную казну шаха и даже весь его гарем, однако сам Мухаммед словно в воду канул. Тогда военачальники разделились: Джебэ огнем и мечом прошел весь Мазендеран до Гиляна, а Субэдэй успешно действовал к югу от хребта Эльбурс. В разгар этих событий, на рубеже 1220 – 1221 годов, приходит известие о том, что Мухаммед скончался на пустынном острове в Каспийском море. Удостоверившись в истинности этой вести, полководцы вместе с захваченным добром отправляют к Чингисхану гонца с вопросом, что им делать дальше – ведь основная миссия выполнена. Хан поставил им задачу: завоевать непокоренные области государства Хорезмшахов – Арран, Азербайджан и Ширван, а затем, как говорится, действовать по обстоятельствам. Трудно сказать, спланировал ли уже тогда Чингисхан столь грандиозную стратегическую разведку: по некоторым сведениям, он велел Джебэ и Субэдэю идти до города Кивамень – то есть до русского Киева – и лишь оттуда возвращаться назад.
Как бы то ни было, с 1221 года оба названных полководца рьяно взялись за выполнение новых задач и весьма в этом преуспели. Они без боя заняли столицу Иранского Азербайджана – Тебриз – и разгромили большое грузинское войско, направленное в эти земли, так как грузины тоже решили половить рыбку в мутной воде и пограбить соседей. После этого монголы сами двинулись на Грузию и здесь нанесли сокрушительное поражение главной грузинской армии. Хотя грузины значительно превосходили монгольское войско числом (в два, а то и в три раза!), разгром их был полным – погибло около тридцати тысяч человек. После этого все Закавказье вынуждено было признать монгольскую власть.
Весной 1222 года Субэдэй и Джебэ принимают важнейшее стратегическое решение: Ширванским ущельем они проводят свои войска сквозь Кавказский хребет и оказываются в северокавказских степях, которые делили между собой аланы и западные кыпчаки (половцы). Монголы двинулись против аланов, но те, договорившись с половцами о совместных действиях, сумели остановить продвижение захватчиков. Тогда многомудрый Субэдэй пошел на хитрость. Он отправил к кыпчакам посольство с богатыми дарами и призвал их отказаться от союза с аланами. Аланы, мол, и по языку, и по вере кыпчакам чужие – чего же им помогать; мы же, монголы, на вас нападать не будем. Кыпчакские вожди польстились на роскошные подарки и увели свои орды в родные кочевья. Тогда монголы напали на алан, полностью их разгромили и тут же, не теряя времени, обрушились на беспечно пирующих половцев-кыпчаков, которые радостно обмывали заключение мира. Половецкие кочевья были разграблены, а богатств, по свидетельству очевидца, было взято «вдвое против того, что сами им принесли».
После этого весь 1222 год монголы занимались грабительскими набегами по всему Северному Причерноморью. Один из их отрядов дошел даже до крымского Судака, где была захвачена богатая добыча. В этих походах вместе с монголами принимали участие и многие кыпчаки, перешедшие на их сторону – деньги, как известно, не пахнут.
После зимовки в кубанских степях тумены Субэдэя и Джебэ двинулись дальше на север. Еще не покоренные северные половцы, вождем которых был небезызвестный Котян, в панике бежали на Русь. Узнав об этом, монголы отправили послов к киевскому князю Мстиславу – с требованием отказаться от поддержки половцев. Половцы, дескать, не более, чем их, монголов, холопы и конюхи, и потому пусть русские отправят их назад. С Русью же воевать монголы не будут: не нужны им ни русские земли, ни русские города.
Это знаменитое посольство вызывало и всегда будет вызывать самые ожесточенные споры у русских историков – ведь итогом принятых тогда решений оказалось жестокое двухвековое иго над Русью. Был ли этот ход монголов очередной хитростью в стиле Субэдэя (а половцы хорошо помнили, как их обманули в прошлом году), или же монголы и в самом деле не имели намерений нападать на Русь – в лесах кочевники всегда чувствовали себя очень неуютно, и, в общем, их главной задачей было завоевание всей Великой степи. И, может быть, если бы русские князья тогда отказались от поддержки недружественных им, скажем прямо, половцев, не было бы и монгольского похода на Русь в 1237 – 1240 годах? Однозначно на этот вопрос, увы, уже не ответить – история не знает сослагательного наклонения.
Как бы то ни было, русские князья после сильных уговоров Котяна отвергли монгольские требования и решили оказать активную поддержку половцам. А чтобы их намерения стали окончательно ясны, послы монголов были убиты. После этого война стала неизбежной: убийство послов, как уже неоднократно упоминалось, считалось у монголов страшным преступлением, и они его не прощали никогда. И Джебэ с Субэдэем двинули войска на Русь, в то время как навстречу им отправилось огромное русско-половецкое войско.
Ужасная трагедия, постигшая русское воинство на Калке 31 мая 1223 года, многократно описана нашими историками, и нет никакой необходимости живописать ее в очередной раз. Но некоторые точки над i следует расставить, ибо в желании оправдать это сокрушительное поражение русских армий некоторые ура-патриоты не останавливались и перед прямой ложью. Суть же такова. Русское войско действительно было гораздо больше монгольского (по крайней мере, в разы); полководцы русских были бездарны, а ратники абсолютно не готовы к встрече с такой отлаженной боевой машиной, как монгольская армия; никакого предательства половцев не было, а были великолепно продуманные действия двух гениальных полководцев – Субэдэя и Джебэ; самоуверенность русских при первом же изменении обстановки переросла в панику, и битва была проиграна психологически уже тогда, когда победа монголов совсем еще не стала очевидной. Да, многое здесь выглядит обидно для русского читателя, но без верного понимания сути трагедии на Калке невозможно понять ни катастрофу 1237 – 1240 годов, ни причины двухсотлетнего ига. А поражение Руси явилось поистине закономерным – это следует признать со всей очевидностью.
Победа на Калке, в сущности, венчает собой выдающееся достижение Субэдэя и Джебэ; а для Джебэнойона она вообще стала последней победой: в следующем, 1224 году, этот выдающийся сподвижник Чингисхана скончался. Летом 1223 года монгольские войска, пограбив русское пограничье, отправляются в долгий путь домой, на восток. Конец похода оказался совсем не триумфальным: проходя через земли волжских булгар, монгольские тумены попали в засаду и были разбиты – очень много воинов погибло (возможно, на совести булгар лежит и смерть Джебэ). Субэдэй все же сумел спасти остатки войска и в конце 1224 года предстал, наконец, перед очами Чингисхана. Великий поход, длившийся более четырех лет, был завершен.
Весь 1225 год Потрясатель Вселенной Чингисхан провел в родных кочевьях, отдыхая от многочисленных ратных трудов. Но здесь до него начали доходить вести о непонятных интригах тангутов – налаживании ими определенных контактов с недобитой Цзинь. Припомнилось Чингисхану и оскорбление, нанесенное ему еще в 1219 году тангутским полководцем Ашагамбу. Тогда к тангутам был отправлен посол с требованием предоставить вспомогательные войска для Среднеазиатского похода. Тангутский бурхан в помощи отказал, а его военачальник дерзко ответил через посла: «Если у тебя не хватает войска, так и не будь ханом». В тот момент Чингисхан, занятый предстоящей войной с хорезмшахом, вынужден был проглотить оскорбление. Теперь же он решил покарать дерзких тангутов.
Весной 1226 года Чингисхан двинулся в свой последний поход. Целью его на этот раз стало не просто возвращение тангутов под монгольскую власть, но полное уничтожение их государства. И он действовал в этой ситуации чрезвычайно планомерно. Вначале хан обрушился с огромной армией на западные и северные области Си-Ся. Города тангутов на этой территории были взяты и разрушены, их население частью уничтожено, частью обращено в рабство, а весь скот отогнан в Монголию. На это полностью ушел 1226 год, а в декабре того же года начинается завершающий этап тангутской трагедии.
Чингисхан предпринимает осаду главной и последней тангутской цитадели – ее столицы Чжунсина. Город этот был прекрасно укреплен и почти неприступен, и потому осада его затянулась надолго. Уже в ходе этой осады здоровье старого монгольского владыки сильно пошатнулось: по некоторым сведениям, зимой хан во время охоты неожиданно упал с лошади и от этого падения так и не оправился. Однако, несмотря на болезнь Чингисхана, осада Чжунсина продолжалась; больше того, монголы начали действовать еще более активно: видимо, хан, чувствуя приближение смерти, торопил своих полководцев с окончанием войны.
Дальше сведения источников расходятся: по одной версии, Чингисхан сам довел войну до победного конца и скончался после ее завершения («Сокровенное Сказание», §268). По другой – взятие Чжунсина произошло уже после его смерти, и монголы всячески скрывали факт кончины своего хана, чтобы тангуты не ободрились (Рашид ад-Дин). В любом случае, конец был один: в августе 1227 года Чжунсин пал, его защитников перебили, казнены были и сам тангутский бурхан и, конечно, дерзкий Ашагамбу.
Тангутская победа оказалась последним жизненным деянием Потрясателя Вселенной. В том же августе 1227 года великий завоеватель скончался в своей ставке близ Чжунсина и вскоре, по его личному велению, похоронен где-то на склонах священной горы монголов Бурхан-Халдун. Место его последнего упокоения неизвестно и до сего дня. Между тем, со смертью величайшего из покорителей мира история планеты Земля вступает в новую эпоху – эпоху Чингизидов.